«Прости, если любишь». Продолжение

5
Какие сны я видела ночью – уж и не вспомню; впечатление, что я тогда проспала в абсолютной пустоте. И лишь, наверно, под утро мне приснился невероятный сон: воскресный день, я иду из церкви после молитвы и увидела на паперти пожилую женщину, просящую подаяния. Она была зеркально на меня похожа: те же светло-серые глаза, светлые, тонкие брови, чуть крупноватый нос и средней толщены губы… Да и само лицо женщины, конечно, с учётом её лет и морщин, было вполне обычным, как и моё, ну и волосы её поседели, а мои были светлые. Увидев вот это моё отражение, я остолбенела и стала на него смотреть, будто не веря том, что вижу и думая, что я в бреду.
– Чего стоишь столбом? – резко спросила старуха. Это на меня подействовало, как холодная вода. – Не видала, как милостыню просят?
– Видала, – сдержано ответила я.
– Так подай и иди своей дорогой, нече тут зенки пялить! – сказала старуха.
– Простите, – также сдержано отвечаю я, подавая ей десятку. – Я просто приняла вас за свою маму.
– Какая я тебе мама?! – закричала старуха. – Совсем рехнулась? Иди отсюда!
Я ушла, горько плача и не понимая, что я седлала плохого этой женщине? К слову сказать, я и проснулась заплаканной. Горечь не покинула меня и наяву – и после этого сна мысли о маме не отпускали моего ума: я хотела найти её, если она жива – увидеть и попробовать поговорить... Конечно, если она меня захочет видеть. В детдоме мне как-то сказали, что моя мама просто потерялась и её не могут пока найти. Теперь я понимаю, как мамы «теряются», оставляя ребёнка в роддоме. Впрочем, если мама умерла при родах – так хоть могилку её найти и туда приходить. В любом случаи надо съездить в роддом! Вот только попаду я туда не скоро.
Вытерев глаза, я встала и пошла принять душ. В квартире было тихо, даже собака не лаяла. Правда, выйдя в коридор, я нашла в зеркале записку: «Тётя Таня, мы пошли гулять. Маша и Каштанка». Я, усмехаясь, подумала про Машу: «Ты бы ещё Каштанкину лапу приложила под её кличкой, как печать». Подняв себе настроение запиской Маши и своей шуткой над ней, я пошла в ванную. Наверно, минут через пять или семь защёлкал замок, а потом раздался лай – пришли мои гулёны. Маша постучалась ко мне.
– Входи, Машуль, не бойся! – крикнула я ей из-за шторы – и Маша открыла дверь.
– Прости, тётя Таня, – сказала Маша, толи войдя, толи вбежав. – Я только тряпочку какую-нибудь намочу, чтобы Каштанке лапы обтереть.
– Там, в шкафчике, где всё для стирки, на нижней полке лежит стопка таких тряпочек, – сказала я, – бери любую, а я потом постираю.
– Поняла, – резво ответила Маша.
Просто у меня было несколько старых полотенец, которые пришли в негодность, и я их изрезала на тряпки для собачьих лап. Обтерев лапы Каштанки, Маша вернулась в ванную, чтобы вымыть свои руки.
– Тёть Тань, – быстро проговорила она. – Ты будешь ещё раз гречневую кашу с курицей? Там ещё просто осталось.
– С удовольствием! – ответила я.
За завтраком мы с не меньшим аппетитом, чем вчера, уплетали кашу и курицу, которые мне почему-то показались ещё вкуснее. Помню, я тогда предложила Маше взять у меня две пачки пельменей, сыр, молоко… Словом то, что купила в замен её покупкам. Маша выставила на меня свои удивлённые глаза и сказала, по-моему, слегка обидевшись:
– Тётя Таня, ты смеёшься? Неужели я себе поесть домой не куплю?
– Дело не в этом, Машуль… – начала было защищаться я.
– И потом! – прервав меня, начала Маша. – Я, пожалуй, к тебе ещё приду сегодня вечером, так как Ромка у своих – а одной дома куковать как-то не фонтан.
– А у него разве семья есть? – невольно спросила я. – А почему он о ней не говорил ни разу?
– Понимаешь, тётя Таня... – замявшись, начала Маша. – Рома просто со своей семьёй не очень ладит по многим причинам, в том числе и из-за меня. Впрочем, если говорить точнее, самые нелады у него с бабушкой, весьма властной, я тебе скажу, женщиной.
– А ты что, её видела? – спросила я.
– А то! – сказала Маша. – Во веки не забуду того дня, когда я в первый раз пришла в их дом. Знаешь, я вроде бы и одета была не убого, и вести себя старалась пристойно, но старуха окинула меня таким взглядом, будто я к ним с помойки пришла. Помню, она приказала маме Ромы отнести ей чай с вафлями в комнату и ушла туда на всё то время, пока я была у них. Помню, я после того раза предложила Роме разойтись, раз я его бабушке не понравилась, на что он мне сказал: «Я девушку искал для себя, а не для бабушки. И потом, она всем и всегда недовольна, что не укладывается в её представлении о нормальной жизни: например, ей бы хотелось, чтобы мы с мамой до пенсии учили детей, как она, а мы выбрали то, что выбрали, и так далее. Так что не заостряйся на этом!».
Мать Ромы приняла меня более вежливо, даже чаем напоила. Да и семья там самая простая: мать – журналистка, бабушка – учитель по английскому языку.
– Однако для первого раза ты много узнала об этой семье, – заметила я.
– Просто мама Ромы оказалась женщиной общительной, – ответила Маша, – так что за чаем мы вполне мирно поговорили в придачу.
– Невольно напрашивается вопрос: а отец у Ромы есть? – спросила я.
–Ромка говорил, что есть, – начала Маша, – только они с матерью в разводе и Рома с отцом видятся на нейтральной тереторрии.
– А почему Рома у домашних остаётся? – спросила я.
– Да просто мать уезжает в очередную рабочую командировку, – начала Маша, – и она попросила Рому побыть с бабушкой, так как та иногда болеет и за ней нужно присматривать.
– Что, там, правда, серьёзная ситуация? – спросила я.
– Как тебе сказать... – начала Маша, задумавшись. – Ситуация серьёзная – но поправимая: у бабушки Ромы гипертония и давление прыгает туда-сюда.
– Откуда ты это знаешь? – спросила я.
– Во-первых, мне Ромка однажды рассказал, – начала Маша, – а, во-вторых, я просто видела бабушку Ромы в момент болезни, когда как-то раз вызвалась поехать с ним и помочь ему в уходе, так как матери нужно было отъехать по делу: она и впрямь была плоха. Однако соль в другом: бабушка, как мне тогда показалось, натурально получает удовольствие от своей болезни.
– Это как? – спросила я удивлённо.
– Да элементарно, тётя Таня! – отвечает Маша. – Вот, скажем, ты меня встретила с улыбкой, хотя тебе после того, как ты получила по голове, было весьма несладко. А у Ромы бабушка просто-таки умирала тогда и даже, кажется, не старалась хоть немного улыбнуться, если не мне – то внуку! А про волю к выздоровлению и говорить нечего! Лежала весь день с кислой миной. Знаешь, глядя на то, как Ромка с бабушкой весь этот день валандался и на её жалкий вид, я невольно вспомнила известные строчки:
«О, боже мой! Какая мука
С больным сидеть и день, и ночь,
Не отходя ни шагу прочь».
Рассказ Маши был резок, но слова в нём всё же справедливы. Слушая его, я вспоминала немало примерно похожих историй из личной практики, когда люди, попав какую-нибудь непростую ситуацию, падали духом, пускали сопли и вообще обретали жалкий вид. Впрочем, бывали и такие, которые в буквальном смысле ищут такие ситуации на свою голову ради того, чтобы удержать родных возле себя. Например, я услышала как-то в новостях о том, как сын вышел в окно, чтобы не дать матери выйти замуж за своего бойфренда (любовника по-нашему!). И ладно бы, это был подросток лет 14-ти-15-ти, а то взрослый парень лет 20-ти, которому, по идеи, саму в пору с девчонками любовь крутить. Как он сам пояснил потом: «Я просто не хотел, чтобы у мамы ещё кто-то был, кроме меня». Итог – парень стал инвалидом (вероятно, пожизненно!), а мать при нём сиделка. И все «довольны»! Я согласна с вами, товарищи читатели, история, рассказанная мной, бредовая и я бы сама не поверила, если бы услышала от кого-то, но своим глазам и ушам я верю и мне думается, что мальчик не дорос умом, коль не желает отвязываться от юбки матери и сломал сразу две жизни – свою и её. Впрочем, и маменька тут тоже постаралась, как можно думать.
И всё же, слушая рассказ Маши, как частный человек, а не как психолог, я, слегка обиженная его концовкой, спросила её: а если я буду старой и больной – то ей и со мной сидеть будет мука?
– Я обидела тебя? – тревожно глядя на меня, спросила Маша. Я честно сказала, что есть маленько. – Тётя Таня, прости, пожалуйста. Я всё сейчас объясню: для меня было бы мукой не то, что я должна буду за тобой ухаживать; я не побрезгую кормить тебя с ложечки, менять тебе памперсы, мыть тебя, читать тебе книжки… Поверь мне, я буду это делать с радостью и любовью. Но мне бы было тяжело всё это исполнять, если бы ты пала духом или вообще превратилась в капризную старуху, которая бы гоняла меня, как солдат вошь. Вот тогда бы для меня наступила «вешалка»!
– Всё понятно, – сказала я, качая головой.
– Прости меня ещё раз! – сказала Маша, взяв мою руку, лежащую на столе.
– Я не сержусь, – сказала я, с тёплой улыбкой.
Уже кончился завтрак и я провожала Машу на работу, когда в дверь позвонили. Это была Вера.
– Привет, кума! – сказала она, войдя ко мне. – А ты чего ещё в халате? На работу не идёшь?
– Верусь, я сегодня дома посижу – приболела чуток, – сказала я и в двух словах объяснила, что случилось.
– Ух, едрёный веник! – выразилась Вера. – Да, подруга, влипла ты.
– Ничего, жизнь продолжается! – бодро сказала я.
–Тогда, конечно, отдохни денёк! – сказала Вера. – Тебе помочь чем?
– Да нет, спасибо, я сама потихоньку справлюсь, – сказала я.
– Я позвоню тебе в обед, – сказала Вера.
– Тогда только на домашний! – сказала я и дала Вере домашний номер.
На сём простившись, мы расстались с Верой и Машей, и закрыв за ними дверь, я вернулась в свою спальню и прилегла, потому что чувствовала, что у меня слегка кружится голова. Знаете, что больше всего ненавижу – это любые недуги, даже если это головная боль, потому что их надо вылёживать. А для меня лежать в постели из-за болезни – это что-то вроде новой формы садизма, потому что я человек весьма активный, и потому, если уж попала в такую ситуацию, старалась из неё поскорее выбраться на свободу. Понимаю Риткину заботу обо мне и благодарна ей за это, но лежать в кровати я могу только во время сна.
***
Лёжа в постели, я не заметила, как заснула, и проснулась, когда зазвонил телефон. К слову, был обед – и я думала, что или Вера, или Маша звонят, чтобы справиться, как я. Однако позвонил Орлов.
– Здравствуйте, Татьяна! Это Андрей Сергеевич.
– Добрый день, Андрей Сергеевич, я вас узнала.
– Как вы себя чувствуете?
– Слава богу, Андрей Сергеевич, потихоньку поправляюсь. А у вас новости есть?
– Есть немного: я проверил вашего соседа-грубияна и выяснил, что он в больнице с переломом ноги лежит – так что у него самого крепкое алиби. Правда, я поговорил и с ним – спрашивал, не подговаривал ли он кого-то из дружков своих, на что он ответил отрицательно... Но это мы проверим.
– Дай-то бог, Андрей Сергеевич, чтобы в нашем с вами деле одним негодяем стало меньше!
– Спасибо вам большое, Татьяна, за эти слова. До свидания.
– Всего вам доброго, Андрей Сергеевич.
Закончив разговор, я пошла переодеться, поскольку надо было кончать с этим халатным настроением! Лучше я по дому что-то буду поделывать, прерываясь на отдых, чем проваляюсь весь день, как квашня в халате. Сменив халат на любимый синий костюм в цветочек, который Вера однажды приняла за пижаму, я пошла сперва обед себе приготовить, а, поев, стала по дому крутиться: прибирать, гладить… Разумеется, давая себе отдых, во время которого я смотрела кино и вязала. Вера позвонила где-то ближе к трём часам. Я ей сказала, я в порядке, что отдыхаю и смотрю телевизор.
– Ну, слава богу, Танюша! – сказала Вера. – Я вечерком тебя навещу.
– Я буду только рада, – сказала я и мы простились. Под вечер позвонила и Маша с тем же вопросом и сказала, что она скоро приедет ко мне. Переговорив с Машей, я пошла готовить ужин. Не знаю, почему, но мне очень захотелось жареной картошки с зелёным салатом. Слава богу, среди Машкиных харчей оказалось и картошка, и зелень – и потому я скоренько почистила картошку и поставила жариться, а за это время покрошила зелень и заправила сметаной. Вот и ужин был готов, и Маша с Верой пришли, и мы уж сели за стол, как вдруг в дверь позвонили.
– Кто там? – спросила я.
– Полиция и следователь, – был ответ оттуда. И голос принадлежал Андрею Орлову. Я открыла дверь и увидела его вместе с опергруппой в гражданской одежде.
– Добрый вечер, Андрей Сергеевич! – сказала я.
– Добрый вечер! – ответил Орлов. – Можно пройти?
– Да, конечно! – сказала я. Они вошли. – Чем могу помочь?
– Мария Филиппова не у вас находится? – спросил Орлов.
– У меня, – сказала я, тихонько бледнея. – Маша, подойди, пожалуйста!
Выходит Маша, здоровается и спрашивает Орлова, чем она может быть полезна?
– Гражданка Филиппова, вы задерживаетесь по подозрению в разбойном нападении на гражданку Чайкину, – объявил Орлов. Я и Маша были в шоке. – Собирайтесь!
– Стоп, стоп, стоп! – сказала я, едва понимая, что происходит. – Будьте добры, Андрей Сергеевич, объяснить, причём здесь Маша?
– А очень даже причём! – сказал Орлов. – Нам поступил сигнал от неизвестного, что похищенные у вас вещи находятся у гражданки Филипповой по адресу улица Полярная, дом 11, квартира 9. Мы проверили эти сведенья и нашли на квартире гражданки Филипповой ваши вещи, бейсбольную биту и перчатки. Вот протокол изъятия. – читая предъявленный мне протокол, я и верила, и не верила своим глазам. Неужели же я пригрела-таки на груди змею? – А вы, гражданка Чайкина, тоже собирайтесь: поедете на опознание ваших вещей.
– Хорошо, – сказала я. – Только, если можно, я возьму свою машину, чтобы мне было, на чём домой приехать.
– Да, конечно! – сказал Орлов.
– Вера, можно попросить тебя собаку вывести? – спросила я.
–Легко, – сказала Вера. Я дала ей ключи и пошла одеваться.
Мы поехали в отделение, где в своём, видимо не так давно отремонтированном кабинете, Орлов предъявил мне все мои вещи. Я их, конечно, опознала, но забрать, правда, не смогла, так как они являлись вещ-доками. Однако, покончив со всеми формальностями, я, с горяча, по глупости, как угодно, сказала Маше:
– Вот такого я от тебя не ожидала. И это за мою любовь и заботу? Ну и дрянь же ты! Дрянь и воровка! А я и верно, старая дура, раз люблю всех и делаю всем добро, не думая о том, кто и чем мне за это добро отплатит.
Маша мне попыталась сказать, что она не виновата, но её не услышала и быстро ушла из кабинета следователя А. С. Орлова. Сев в машину, я не утерпела и расплакалась так, как не плакала, пожалуй, с похорон Анюты. Мне действительно было больно и обидно, что человек, которого я любила самой нежной, материнской любовью, отплатил мне за неё такой гадкой подлостью. Уж лучше бы Маша мне нож вонзила куда-нибудь! Хоть не так больно было бы. Выплакавшись и вытерев глаза, я завела машину поехала по городу, желая выкатать всю горечь и успокоиться. Объехав весь город и посмотрев в очередной раз на нарядный вид его улиц, усаженных самыми разными цветами, которые сменяли друг друга, как огоньки гирлянды на ёлке, я поехала домой.