За чашкой кофе, а может чая))

Я та, у которой "все хорошо"
И даже тогда, когда боль разъедает
И хочется просто уткнуться в плечо,
Но только вот рядом плеча не бывает.

Я та, о которой всегда говорят
Те люди, которые вовсе не знают,
Как много тех ран, что ночами болят,
Лишь видят улыбку, что их покрывает.

Я та, из разряда "смогу все сама"
И та, что никогда не покажется слабой.
И есть рядом люди, но по жизни-одна,
А хочется стать для кого-то той самой.

А хочется просто уткнуться в плечо,
Чтоб слезы не прятать, когда одиноко,
Чтоб кто-то заметил, что "все хорошо",
Так часто скрывает насколько все плохо...


© Copyright: Мария Куткар, 2015

Я к Вам приду, когда Вам будет плохо.
Не утешать, не отводить беду.
Я прихвачу с собою томик Блока
И как бы ненароком забреду.
Я принесу в авоське желтой яблок
И бутылек домашнего вина.
Мы сядем у раскрытого окна,
И золотые яблоки, и ямбы
Нас унесут в иные времена.
И будет ночь в окне черным-черна.
А с высоты полуночного свода
Вольется в нас душевная свобода.
И то, что Вас тревожило вчера,
Нестоящим окажется сегодня.
И лишь рассвет наметится в окне,
Я, уходя, забуду томик Блока.
Когда-нибудь,
вот так же ненароком,
Вы забредете
вовремя ко мне.



Ю.Каминский

"Одиночество"
Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклонятся данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

Иосиф Бродский

У каждой реки свой плеск, у каждой души свой дождь...
Ты веришь не в то , что есть, а в то , чего вечно ждёшь.
Ты в гору, а там овраг. Ты замуж, а там гарем.
И каждый твой шаг не так , и каждый твой шаг не к тем.
А рядом играет гимн и ставят вопрос ребром.
У каждой трубы свой дым, у каждой судьбы свой дом.

Эльдар Ахадов

В жаркой пустыне, под солнцем сгорая,
шёл старец седой с ним старуха слепая.
Сума за плечами и в горле песок,
шли, молча, мечтая:- воды бы глоток!

Прекрасный оазис возник перед ними,
как райские кущи с вратами резными.
Приказчик сидит на скамье у ворот
и сыт, и одет, но с усмешкою рот.

Входи, говорит старику - это Рай
и что пожелаешь себе выбирай.
Вот только старуху оставь у ворот,
и снова усмешкой свело ему рот...

Слепую слезу у жены вытирая
и ей в утешенье слова подбирая,
сказал, - то мираж перед нами возник,
пойдём дорогая, уж скоро родник.
И снова пустыня, пески, как стена,но надо идти, а дорога трудна.
Подругу держа, выбиваясь из сил,-
нам вместе дойти бы, - он Бога просил.

На сей раз, дорога его привела
к простому крыльцу - «ни двора, ни кола».
Хозяин приветлив, гостей напоил,
обоим дал хлеба, и спать уложил…

- Спите спокойно, - сказал – Вы в Раю,
а коль не оставил старуху свою,-
Вечное Царствие Вам на двоих.
В Рай не пускают, кто предал своих.

Автор: Сергей Курдюков

Всему свое время...

Bcё co временем позабудется,
И печаль уйдет в никуда,
To, что очень хотелось – сбудется,
Вместо «нет» кто-то скажет «да».
Для кого-то весь мир закружится,
И земля уйдет из-под ног.
Чей-то идол опять разрушится,
И окажется прав лишь Бог.
И сотрутся из памяти мелочи,
B никуда уйдет пустота,
Больше нет ни обиды, ни горечи…
Оказалось, что всё суета…

Ольга Дрожжина

На завтрак, как обычно, варит пшёнку, слаба на цифры, даты и слова. Когда-то бабка знала всё на свете, теперь гоняет тени по углам. Представь себе, её ругают дети за скопленный годами древний хлам: хрусталь в серванте, войлочные боты, такие, знаешь — "молодость, прощай". Васильевна ворчит, что идиоты, включает телик, пьёт несладкий чай. Поглаживает ласково будильник, салатницу (умели делать, ну). Подруги-то давно поуходили, коварные, оставили одну. Она им никогда не доверяла, но и без них притихший двор не мил. В обед, во вторник, после сериала к Васильевне стучится Азраил.
Васильевна — открою, не стучите — подметить успевает про себя,
что Азраил как врач или учитель. Он не из тех сияющих ребят. Возможно, на далёком побережье смерть пафосна, как майская гроза. А тут вон шарф, накрученный небрежно. И вязаная шапка на глаза. Дух говорит: Бог добрый, Бог нерезкий зовёт попить чайку на небосвод. Васильевна глядит на занавески, подушечки, салфетки и ревёт:
куда же это — грамоты, монеты. Повыкинут, сочтут за чепуху, избавятся. Чего на небе? Лето? Не холодно? И даже наверху? А лестница? Я требую перила. Платок надену? У меня отит.
Васильевна — тайком от Азраила — берёт пакет с пакетами. Летит. Есть ощущение, словно бы воскресла. Но дети — да хорошие они — не выкинули на помойку кресло, не разломали старенький ночник. Открыли деревянную фрамугу, сидят на подоконнике, молчат да грустно улыбаются друг другу, похожие на брошенных волчат.
Васильевна — красива, как Ксантиппа — любуется на них издалека. Над городом, стирая логотипы, шуршат и исчезают облака.
Резная свирель