ХОЛОДНАЯ НОЧЕВКА В ГИМАЛАЯХ

ПЕРВЫЙ ШАГ

Она осталась жива, хотя ночь с 12 на 13 октября 1995 года провела на уступе Дхаулагири на высоте 8000 м. Когда взошло солнце, сама спустилась в первый высотный лагерь. Через два дня шерпа помог Вяленковой спуститься в базовый лагерь. 25 октября она добралась до Катманду. Еще через двое суток прилетела в Москву, на 19-е сутки после той треклятой ночевки поступила в Институт Склифосовского. А потом была операция: пришлось ампутировать пальцы ног на уровне плюсневых костей и частично пяточные кости — на треть на левой ноге и на две трети на правой.

Прошло два с лишним года. 20 марта Вяленкова уезжала в Приэльбрусье. Перед отъездом рассказывала, что каж дый день у нее будет расписан по минутам: сначала комплекс физических упражнений, потом купание в минеральных источниках. Предстояло пройти курс реабилитации — и физической, и психологической. Кроме того, Ира планировала сделать два-три восхождения на Эльбрус. Это стало бы первым шагом возвращения в жизнь. В альпинизм.

Я тогда спросила: «Неужели можно сказать, что все кончилось?»

Она ответила: «Что касается ног, да. Теперь на теле исправить рубцы хочется».

Рубцы остались после пересадки кожи.

НОЧЬ НА ДХАУЛАГИРИ

В 1994 году в составе белорусской экспедиции Вяленкова работала на Канченджанге, третьей вершине мира. С ней была ее подруга Катя Ивано ва из Иркутска, лучшая альпинистка России, а возможно, и мира. Произошла трагедия: Иванова погибла под лавиной. Когда Ира отправилась на штурм вершины, то решила, что посвятит восхождение своей подруге. Поднялась до 7800 м, но тут погода совсем испортилась, и из базового лагеря последовала команда спускаться.

Канченджанга сдаваться не хотела. Вяленкова тоже. Именно тогда она дала самой себе зарок: должна побывать на всех восьмитысячниках планеты. Таких гор, напомню, 14.

Следующее ее восхождение состоялось через год — на Дхаулагири. Это была болгаро-белорусская экспедиция, но, по существу, каждый там шел сам за себя.

В 9 часов утра 12 октября Вяленкова отправилась к вершине из штурмового лагеря (7400 м). На такой высоте мороз бывает нешуточный: ночью иной раз — минус тридцать, а то и больше. Главнoe — не поморозить ноги, поэтому Ира надела шерстяные носки, затем кожаные ботинки, которые завернула в тонкие войлочные валеночки, поверх — пластиковые альпинистские ботинки «Кофлак» и овербуты. На лице была защитная маска. Многослойная одежда превратила ее в некое подобие колобка, и, чтобы облегчить себе передвижение, Вяленкова пошла налегке, без рюкзака, взяв только фляжку с питьем, фотоаппарат и таблетки для поддержания работы сердца и печени. А вот фонарь не прихватила — возможно, потому, что не рассчитывала идти в темноте. В любом случае вслед за ней должен был выйти Эдуард Липень — опытнейший альпинист, врач. У него, она это знала, фонарь будет.

Где-то на полпути к вершине Вяленкова догнала голландца, которого как альпиниста всерьез не принимала. Ей бы его обойти и продолжать двигаться своим темпом. Но голландец так ей улыбался, что, поддавшись обаянию улыбки, Ира пошла вслед за ним. Она не обращала внимания на время, часы были запрятаны где-то глубоко под одеждой, и останавливаться, чтобы их вынуть, смысла, казалось, не было. На высоте примерно 7900 м встретила возвращавшихся с вершины Александра Шинкаренко и Борислава Димитрова, руководителя экспедиции. Спросила у них, который час. И когда узнала, что уже половина четвертого, даже вздрогнула: поздновато. Может, вернуться? Голландец именно так и поступил…

По прикидкам до вершины оставалось два часа ходу. Вяленкова прошла этот путь за час сорок пять. И вот вершина, второй ее восьмитысячник: наклонная площадка, заваленная камнями, занесенная снегом. Особо радоваться, стоя на высоте 8167 м, было нечему и некогда. На часах — 17.15. До темноты оставалось два часа.

Она начала спускаться. Пришла мысль: ничего страшного, небо чистое, ветра нет, скоро появится полная луна. Снизу идет Эдик с фонарем, вдвоем будет легче.

Вяленкова и предположить не могла, что Липень заболел и на маршрут не вышел.

Когда стемнело, она была на сложном крутом (местами — до 50 градусов) склоне. Пришлось повернуться лицом к горе, иначе идти было совсем опасно. От этого обзор стал еще хуже, и Ира дважды уходила с вырубленных в снегу ступеней. Нога вдруг провалилась раз, второй. Потом вниз, сбив альпинистку, соскользнула здоровенная линза спрессованного снега. Вяленкова проехала несколько метров, сумела зацепиться ледорубом и остановилась. Ступеней видно не было. Дрожащей рукой она нащупала след. Сделала пару движений — и ступени опять исчезли. Вспотев от страха и напряжения, вновь принялась шарить вокруг. Поняла: дальше идти невозможно, нужно остановиться. Все…

Ударами кошек Ирина расширила площадку. Теперь на ней можно было стоять или сесть, свесив ноги. Взошла луна, но это ровным счетом ничего не изменило. Мир в лунном свете оказался незнакомым. Дорога вниз пропала.

— Когда все это произошло, — рассказывала Вяленкова, — я поняла: не хочу погибать, хочу остаться живой!

А что делать? Надо перестоять! На площадке шириной 40 см и такой же длины. На высоте 8000 м. Ночью. Одной.

Тогда Вяленкова еще не знала, что на этой крохотной площадочке проведет 13 жутких часов. Время не двигалось, и это было самое трудное и страшное. Все 13 часов она не сомкнула глаз. Да сна и не было. Ира приседала, махала руками, иногда садилась, думала о доме, молилась, разговаривала вслух, ругалась. Порой ее трясло от холода. Тогда она напрягала и расслабляла мышцы. Ненадолго помогало. Далеко внизу горели огоньки базового лагеря. Вяленкова представляла, как спустится в село Марфу, искупается в горячем источнике, отмоется и наконец-то напьется fresh apple juice. О яблочном соке мечталось почему-то по-английски.

— Я все удивлялась, что ко мне никто не идет. А потом поняла: некого ждать, никто не поднимется. Давай, голубушка, держись! Сама в это положение попала, сама и выкарабкивайся. Они думают, небось погибла. Вот вам фигушки! Завтра спущусь, молодая и красивая. Я вам покажу, погибла!.. Мне страшно хотелось пить. Все, что было во фляжке, граммов сто, выпила. Стала выбивать ногой спрессованный снег. У меня маска была на ли це. Приходилось ее сдвигать, чтобы куски снега в рот засунуть. Этим занималась постоянно. Если честно, даже не знаю, как смогла тринадцать часов вот так провести.

Когда, наконец, взошло солнце, Вяленкова села. Провела так минут двадцать, а может, и все два часа, уже не помнит, и начала медленно-медленно спускаться. Потом вработалась, стала двигаться быстрее и за 3 часа — даже не поверила себе — спустилась в штурмовой лагерь на 7400 м. Все, кто там был, увидев ее, заплакали. Еще через три часа она была в палатке на 6500. Первый раз увидела тогда: носки покрыты инеем и примерзли к ногам. Что делать? Врач внизу — на 5700. Ира взяла огромный рюкзак и, покачиваясь под его тяжестью, ушла одна вниз, хотя было ясно, что засветло дойти не успеет.

Ветер, метель. Она сбилась с тропы. Полтора часа ждала луны. Когда та взошла, Вяленкова тропу все-таки нашла, бросила рюкзак. В 10.30 вечера вышла к палатке первого высотного лагеря, где была Карина Иванова, болгарский врач-реаниматор. Она Иру напоила, положила под капельницу и начала оттаивать ей ноги, прикладывая к ступням мокрые салфетки.

На следующее утро стало ясно: продолжить спуск самостоятельно Вяленкова не может. Вниз ее понес шерпа, шестнадцатилетний подросток. Он все время повторял: No problem, lady!

БОЛЬНИЦА

Впервые Вяленкову я увидела на Эльбрусе в 1990 году. Женская сборная СССР готовилась к экспедиции на Шиша Пангму. На Эльбрусе команда отрабатывала скоростное восхождение. Пока я с трудом от на- шего лагеря (3800 м) карабкалась до скал Пастухова (4800 м), девочки успевали чуть ли не бегом добраться до вершины и спуститься вниз. Какие же они были красивые, ловкие, смелые! Ирина выделялась среди них миниатюрностью: рост 166 см, вес — около 50 кг.

Прошло много лет, и в мае 1997-го я отправилась навестить Иру в Московский научный центр хирургии, где она заканчивала лечение после многочисленных операций. Шла с опаской: какая она сейчас, после всего случившегося? Может ли ходить? И вообще, захочет ли со мной разговаривать?

Встретились так, будто расстались вчера. Я заметила возле кровати костыли. Не такие высокие, что суют под мышки, а коротенькие, которые крепятся у локтя. Но ими Ира не пользовалась. Шустро перемещалась по палате в красивом офисном кресле на колесиках (откуда оно там взялось?), иногда делала несколько шагов, натянув на ноги самодельные тапочки с подошвами из толстенного поролона.

Со временем мои посещения превратились чуть ли не в ежедневный ритуал, и мы о многом переговорили. И всегда главной темой наших разговоров были горы.

— Поначалу я не понимала своего состояния, всего того, что со мной произошло. Думала, что быстро смогу вернуться в ту свою прежнюю жизнь. И когда ко мне пришли друзья, сразу стала строить планы на 97-й год, мечтала о восхождениях на Эверест и Аннапур-ну, — призналась Вяленкова.

Судьба рассудила иначе. Пять месяцев — в Институте Склифосовского, три месяца — в Институте Вишневского, пять с половиной — в Научном центре хирургии РАМН. Плюс ко всему ей предлагали частичную ампутацию голени («Да вы что! Как же я буду с мужчиной в постели? А на пляже?»).

— В больнице живешь как сомнамбула, — сказала Ира. — Не двигаешься, но помнишь, какой была раньше, как бегала, прыгала, какую надевала обувь. Этим заряжаешься. Когда начинаешь что-то делать, даешь нагрузку по полной программе, помня себя ту, прежнюю, — и просто звереешь от бессилия. Наступает отчаяние…

Я, конечно, понимала это и без Ириных объяснений, я это видела — и постоянно где-то глубоко внутри сидел жестокий вопрос: «А может, и лучше было бы, если б она осталась на горе?» Только вот задать его было страшно. Но однажды у Вяленковой вырвалось: «Был момент, когда я пожалела, что не осталась ТАМ…»

В больницу к Вяленковой приходило много народу. Приносили книги по восстановлению, тренажеры, мастерили удобную обувь. Однажды пришел больничный охранник и рассказал, что при Центре существует коммерческая структура, где есть новейшие приборы для стимуляции мышц. Оказалось, это как раз то, что нужно Ирине, и ей даже не пришлось кого-то там долго уговаривать. Она просто рассказала свою историю — и прошла полный курс реабилитации бесплатно. А ведь самая простенькая процедура стоила там долларов 20. .

Прошлым летом, как только Центр хирургии закрылся на плановый профилактический ремонт, Ира отправилась на Эльбрус. Ноги еще, конечно, были не в порядке, но она сумела.дой-ти до скал Пастухова, пожить в Приюте одиннадцати. Потом показывала любительский видеофильм, и мне запомнились кадры, где Ира проходит по канату через ледяной ручей. «Было страшно», — глядя на экран, призналась она. А под Новый год, когда я вновь навещала Вяленкову в Центре хирургии, она потрясла меня. «Знаешь, что я себе купила? — заговорщически спросила она. — Ботинки горнолыжные!» И вытащила из тумбочки огромную коробку с шикарными ботинками.

ОБ АРБУЗАХ И ЗАЙЦАХ

Однажды я спросила Вяленкову:

— Интересно, а у гор есть запах?

— Как-то раз на пике Ленина я вдруг почувствовала сильнейший запах зрелого, сочного арбуза. Думала, что это только мне почудилось. Нет! Другие чувствовали тот же запах!

-А какие звуки в горах?

— Когда камни или льдинки летят по крутому склону, похоже на пение. Поют и веревки на ветру.

— Где в горах кончается жизнь?

— На Кавказе на высоте три с половиной километра птички летают. В Гималаях зайцы, такие пестрые, до отметки 5800 м бегают. На них не охотятся: религия запрещает. А еще там на семикилометровой высоте летают огромные черные птицы. Они клювом могут консервную банку разбить.

— Говорят, что в горах смерть воспринимается не так, как внизу?

— Наш спорт заранее готовит нас к возможной смерти. Мы к ней отстра-ненно относимся. Сознание защищено. Смерть — в правилах игры. Но чем больше времени проходит после чьей-то гибели, тем больнее воспринимается потеря.

— Тебе бывает одиноко в горах?

— На первом моем семитысячнике, пике Корженевской, на высоте 5000 м сел туман. Я шла, кричала, никто не отзывался. Темнело, стало страшно и одиноко. Но так было единственный раз. Потом одиночество начало доставлять удовольствие: сама все решаю, и никто не видит, когда мне плохо.

— Знаю, что сильные альпинисты к горам относятся с почтением.

— Горы — это нечто живое. Если ты позволяешь по отношению к ним хоть толику бестактности, они быстро поставят на место. Для меня Эльбрус — гора тренировочная, но когда туда приезжаю, с ней здороваюсь, прошу, чтобы она меня допустила к себе. И не одна я так делаю.

— Той ночью на Дхаулагири ты часто вспоминала Бога?

— Представляла Господа над собой в небе — огромным белым облаком. И я с ним разговаривала, плакала, просила, чтобы он подарил мне свою любовь. Молила: «Я в тебя. Господи, верую, и ты мне по моей вере дашь! Я спущусь вниз — и даже не поморожусь». Мне потом объяснили, что так говорить нельзя, это гордыня. За что я и была наказана.

ЭЛЬБРУС-98

Когда я вновь увидела Вяленкову после Нового года, глазам своим не поверила. Двигалась она быстро, и уже без хромоты. Похвасталась, что свободно ездит городским транспортом. Позже, в марте, она позвонила и сказала, что едет на Сходню кататься с гор. Тогда-то я и поверила, что и на Эльбрус она взойдет.

В сентябре Ира вернулась в Москву. Вид у нее был самый что ни на есть альпинистский: обветренное загорелое лицо, подсушенное солнцем и горами тело. Оказалось, она три раза, как и задумывала, взошла на Эльбрус. Правда, не так, как прежде. Если раньше до восточной вершины добиралась за три с половиной часа, то сейчас — за шесть, а на западную и вообще лезла семь часов, в темпе обычного среднего восходителя.

Вот что говорит заслуженный врач России Роман Зубов, около пятидесяти лет проработавший со сборными командами страны: «После таких операций, как у Вяленковой, ходить можно, но походка будет как на ходулях, поскольку нет переката с пятки на носок. Ну а то, что она после всего взошла на Эльбрус, близко к подвигу Маресьева. Какие колоссальные нагрузки испытывала она на коленные и голеностопные суставы, даже представить трудно. Это действительно геройский поступок».

Источник: http://www.vvv.ru