Я — За мир
Многие люди и не только старшего поколения помнят сценку Жванецкого в исполнении дуэта Карцев-Ильченко под названием «Авас», где был тупой доцент и не менее тупой студент. Я не буду пересказывать ее содержание. Сейчас не советские времена и любой может найти ее в считанные секунды. А расскажу то, что случилось у нас в институте, скажем так, — на базе этого анекдота, но, немного, в другой интерпретации. Доцент, как и положено, был тупой, а вот студент… Студент… Студент оказался отменным шутником.
Итак, с нами учился узбек, по имени Замир. Имя это распространено по всему мусульманскому миру, но мгногие нации, например таджики, произносят это имя оглушенно и получается Самир. А вот наш узбек произносил его очень звонко, так что для русского уха это имя имело вполне определенное значение.
Вначале, на первом курсе, оно вызывало смех, иногда, приводя к некоторым казусам. Но потом все настолько свыклись с этим узбекским именем, что перестали обращать на него внимание. Ну Замир, так Замир.
Были имена и поэффектней...
На четвертом курсе, в самый разгар развязанной Советским Союзом афганской войны, массовая информация только и делала, что вопила о мире. В точности соответствуя поговорке, что тот, кто говорит о мире, готовится к войне.
Но мы, молодежь, телевидение, там более советское, не смотрели, газет не читали, а ориентировались, в основном, на разные радиоголоса, чего не скажешь о людях старшего возраста. А в нашем институте, как, впрочем, и во многих других, практически все преподаватели были предпенсионного и еще более старшего возраста, охочие до программы «Время» и пересудов о политике.
Изучали мы какой-то предмет, типа Охраны Труда, который всовывают в учебный курс, чтобы снизить безработицу и трудоустроить всяких-разных доцентов с кандидатами. По таким дисциплинам не бывает практических занятий, одни только лекции, не предусматривают экзаменов, а завершают курс зачетом. На подобные лекции ходят через пень-колоду, конспекты практически не пишут, а играют в морской бой, железку, да преферанс. Студенты почти не глядят на преподавателя, в лицо его не знают, да и он, понимая свою ненужность, читает лекцию из рук вон плохо, исключительно стенам и в зал не смотрит, не запоминая студентов в лицо.
Вот и зачет. В аудитории немного народа. Дверь, то открывается, то закрывается. Кто-то входит, кто-то выходит. Часть студентов, самая отстающая, стоит в коридоре наблюдая за происходящим со стороны. В аудиторию входить не решаются — а вдруг вызовут. Они тянут время, ожидая, когда преподаватель выдохнется, устанет, захочет домой и поставит зачет не прислушиваясь к тому, что там бормочет студент. (Были такие случаи, когда некоторые чуть ли не стихи читали и получали зачеты).
Преподаватель сидит за столом в окружении группы студентов. Зачет сдают из рук вон плохо, но, чтобы не получить нагоняй от начальства, он должен был принять его практически у всех, оставив пару-тройку не сдавших, которые уж совсем не в зуб ногой. Но, с другой стороны, чтобы не пошел по этажам слух — ставит всем не глядя (а были и такие препы) и, как следствие, опять же не получить нагоняй от начальства, преподаватель усиленно создавал серьезную обстановку — задавал дополнительные вопросы, потом наводящие, в которых только полный дурак не мог услышать ответ и минут через десять-пятнадцать, наконец-то, ставил зачет. Ребята уже сдавшие его из аудитории не уходили, а сидели на задних столах в ожидании, когда освободятся их друзья, чтобы потом вместе пойти выпить пива или водки или поразвлекаться в общежитии.
Наконец и наш узбек, наконец-то, добрался до преподавателя.
— Как зовут? — спросил тот у Замира, принимая из его рук зачетку и выдавая билет. (Выдавая, выдавая! На таких зачетах преподаватели обычно использовали из толстой пачки только три-четыре билета, чтобы последующие могли услышать и запомнить ответы предыдущих, ибо общеизвестно, что первыми сдавать идут отличники).
— Я — Зааамир! — с хитрецой в глазах, певуче растянув букву «А», ответил узбек.
Преп встрепенулся, оторвал от стола свой взгляд и лукаво поглядел на Замира. Он, сдура, подумал, что над ним издеваются и решил ответить шуткою на шутку.
— А меня (сделав тут ударение и значительную паузу) — Николай Степанович.
— Николай Степанович? — удивленно проговорил Замир. — Николай Степанович… Парни! Эй! — крикнул он пацанам, сидящим на задних партах — А какую фамилию он вам в зачетке поставил.
Те, пошелестев страницами, крикнули — Горшин И В.
— Ну, да… — промямлил кто-то справа — Игорь Вениаминович...
— Накладочка выходит — продолжил Замир — Преподаватель липовый! Это — Николай Степанович, а не Игорь Вениаминович! И ткнул пальцем чуть ли не в лицу препу.
Начался хай.
Те, кто не знали юморески Жванецкого или просто не прислушивались к разговорам, но услышав, что зачет липовый, принялись орать — что, да почему,- кинулись к столу выяснять, что творится. Другие, оценив шутку Замира, начали ржать во весь голос. И только один человек сидел молча с выпученными от ужаса глазами — сам преп Горшин.
Человек он был, видимо, не хохмач и, решившись один раз пошутить, понял, что пошутил неудачно и теперь не знал, как выкручиваться из этой ситуации. А Замир разглагольствовал — повернувшись к ребятам, он спрашивал: «И у тебя Горшин И В, а не Николай Степанович? И у тебя...»
Горшин сидел все в той же позе и все также молча, поэтому у меня в голове всплыло продолжение сектча «а доцент — тупой», что заставило меня громко рассмеяться. Это привлекло внимание Замира и он спросил:
— А у тебя тоже Горшин?
— Да я еще не сдавал. — ответил я ему.
— Но ты видишь — здесь обман? — продолжил он.
— Вижу! Обман! Надо сходить в деканат. Доложить. — подыграл я.
— Вот именно! — воскликнул Замир и направился к двери.
— Стойте! — неожиданно громко и хрипло выкрикнул Горшин — Какой обман? Я пошутил!
— На экзаменах не шутят! — строго ответствовал Замир и выскочил из аудитории.
Зал затих.
Некоторые из тех, кто уже сдали зачет, вообще, не поняли, что произошло, потому что занимались своими делами. Другие тоже не поняли, поскольку были не умнее препа. А те, кто все понял, затихли со страха, ожидая — что же будет?
Затих и Горшин. Он продолжал смотреть на закрывшуюся дверь, за которой исчез Замир. По подергиваниям его тела чувствовалось, что он готов броситься за ним, чтобы его остановить и, в тоже время, подсознательно он понимал, что над ним смеются. Смеются, скорее даже издеваются. Но. Но. А вдруг — нет! Вдруг этот дурной узбек (от нацмена всего можно ожидать) уже несется в деканат чтобы сказать, что зачет принимает не тот, за кого он себя выдает.
Некоторое время Горшин колебался, но сдался — рванул к двери. А распахнув ее услышал дружный хохот Замира и окружавших его ребят (которых он явно посвятил в свою шутку) и слова: «А мы тоже пошутили!»
Горшин, как побитая собака, поплелся к своему столу. Сел. Обвел глазами аудиторию и громко произнес:
— Зачетки!
Мы, переглянувшись, собрали зачетки у несдавших и положили на стол Горшину.
Он быстро подписал все, встал, и не попрощавшись, и не оглянувшись, вышел.
Больше мы с ним не виделись. Несмотря на то, что я проработал в этом институте потом более десяти лет. Как-то раз я, проходя мимо его кафедры, глянул в расписание.
— Есть?
— Есть!
Значит не судьба была мне с ним встретиться еще раз, как и с Замиром тоже. Даже не знаю жив Замир еще или уже нет.