Разноэтажные сестренки

— Разноэтажные сестренки

В нашем доме, на четвертом этаже жила девочка Таня, чуть-чуть постарше меня. Мне было пять лет, а она уже ходила в школу, может во первый, а может даже и во второй класс. Жила он с родителями, без бабушек-дедушек. Отец ее — высокий, стройный, видный собой, мужчина, был совершенно сед, хотя стариком не выглядел. Даже мы, дети, понимали это, хотя нам все взрослые казались стариками, но он — ходил с прямой спиной, ни охал, ни вздыхал, ни сидел на лавочке, как наши дворовые деды, которые были точно также седы. Дай бог, чтобы ему было около сорока. Как говорится — раннее поседение. Наверное — было от чего. Кем он работал, никто во дворе не знал. Ходили слухи, что он служит в МИДе, кто-то называл его дипломатом, кто-то атташе и только ветеран гвардии сержант дядя Коля говорил просто и коротко: «Да, шпиен, он, Джемс Бондюга». Так, понемногу, кличка «Шпион» за ним и закрепилась, поскольку его истинного имени никто не знал. Интересная деталь! Жена его прилюдно никогда по имени не называла, дочка говорила «папа», а сам он ни с кем не знакомился и говорил всем «Вы». Без имени-отчества, как бы, тем самым, предлагая собеседнику обращаться к нему также на «Вы», не затрагивая имена. Жена его — миловидная, невысокая, полненькая женщина, не работала, поэтому практически целыми днями находилась во дворе с дочерью и всегда затевала игры с нами, малышами.

Двумя этажами ниже, на втором, жила совсем юная семейная пара, без детей — Маша и Виктор. Они вместе работали на телефонной станции расположенной неподалеку. Он — спайщиком, а она — в техотделе. Им повезло, поженившись в общежитии, они сразу же после свадьбы получили новую, пусть и однокомнатную, но свою собственную, отдельную квартиру. Жили они мирно и счастливо, никогда не ссорясь, хотя Виктор, как многие рабочие люди, любил выпить, но никогда в хлам не напивался и не пугал нас, малышню, пьяной рожей, как например слесарь Василь Михалыч.

Прошло два года и у Маши с Виктором родилась дочь, Светлана. Вот с этого момента и начинается наша странная и трагическая история.

Как-то летом, Таня с мамой играла на детской площадке, а Маша выкатила из подъезда коляску со Светланой. Казалось бы чего такого — рядовое событие — у нас во дворе полно было «колясочниц», но даже я запомнил, что Таня, неожиданно, бросила скакалку и направилась к коляске. «Какая милая девочка» — с легкой улыбкой произнесла она — «А можно я ее покатаю?» Маша, естественно, разрешила, обрадовавшись своей неожиданной помощнице. Мама Тани также не возражала, ведь практически каждая женщина проходит через материнство и чем раньше она к этому начнет готовиться — тем лучше.

Так и повелось — стоило только Маше выйти во двор, к ней тут же подбегала Таня. Сначала они вместе катали коляску, потом вместе учили Свету ходить, гуляли, играли. Когда Света подросла, Таня, по дороге в школу, отводила ее в детский сад. Маша не могла нарадоваться Тане, а вот Танина мама, наоборот, почему-то отпускала в их сторону очень грустный взгляд и вздыхала, но никогда не противилась. Отец Светы, Виктор, по-своему радовался таниному участию в воспитании Светы. Поскольку, освобожденный, таким образом, от части домашних забот, он стал чаще ходить на рыбалку хотя, к сожалению, в связи с этим, стал чаще выпивать. Но, подчеркиваю, и я это хорошо помню, что выпивал он очень аккуратно, в меру, только чаще.

В тот день, я положил на скамейку, на которой сидела Танина мама, фанерку и принялся увеличительным стеклом на ней выжигать узорчик, поскольку выжигатели в ту пору были в большой редкости. Узорчик не выжигался, ибо солнце то появлялось, то пряталось за облака. Я пыхтел, сопел, злился и даже не заметил, как к скамейки подошли Таня со Светой и стали просить у таниной мамы разрешения сходить куда-то. Мама им, конечно, разрешила, сказав «Идите», а потом, как-то неожиданно, с грустью, добавила «Сестренки». Девочки засмеялись и убежали, а танина мама еще долго, задумчиво, глядела им вслед. Кроме меня никто этого не слышал и, уверен, что я вскорости бы забыл об этом, если бы не последующие события.

Девочки сдружились не на шутку и стали «не разлей вода», несмотря на значительную разницу в возрасте. Таня, как старшая, старалась во всем помогать Светлане. И чем старше они становились, тем больше в них обнаруживалось сходства. Во всем, и во внешности, и в поведении. Особенно ярко это проявилось, когда Светлана пошла в первый класс и стала, возвращаясь из школы, носить ранец на одном левом плече. Точь-в-точь, как это делала лет семь назад Татьяна.

И вот тогда, роковое слово «Сестренки» было произнесено снова, но уже не таниной мамой, а ветераном дядей Колей, который, получивши незначительное ранение на фронте, пребывал на пенсии, несмотря на относительно молодой возраст и целые дни напролет проводил, куря свой «Беломор», на скамейке перед подъездом. Он сказал его вскользь, когда девочки проходили мимо него. Но попало оно, как говорится «в цель», на благодатную почву.

— А нам все говорят, что мы похожи — ответили они, хором, дяде Коле. — Мы и любим друг друга, как сестры. Чем мы не сестры? — сказала Таня — Ведь бывают, например, сводные сестры, а мы — разноэтажные.

И понеслось — не понимая, по наивности, какую разрушительную силу несут их слова, они стали называть друг друга сестрами. Замечу, что это весьма распространенное явление. Многие, и юные, и не очень юные, люди, находят себе братьев и сестер, среди совершенно неродных людей. И проносят это придуманное родство через всю свою жизнь. Но в нашем случае, внешняя схожесть девочек сыграла роковую роль. Они действительно были очень похожи. У обеих — льняные волосы, узкие лица и карие глаза. Даже привычка отбрасывать волосы левой рукой у них была одинакова. Хотя Таня для своего возраста была низковата, зато Светлана росла, как на дрожжах, и уже начала догонять Татьяну.

Не кричи они, что они сестры, на каждом углу, половина стариков нашего двора, которая и в очках-то плохо видит, их похожести никогда не заметила бы. Но услышав, и раз, и два, и три, «дворяне» (как их шутливо называл дядя Коля), начали приглядываться. И соответственно — делать выводы весьма фривольного содержания.

По двору поползли слухи, один гаже другого. Кто-то обвинял Машу, кто-то Шпиона, даже моя мать, которая, замуж второй раз не собиралась, да и, как мне казалось, подобными вопросами совершенно не интересовалась, сказала, что ТАКОМУ МУЖЧИНЕ не уступить НЕЛЬЗЯ!?? Но все сходились в одном — Витька дурак, лопух и рохля.

Слухи превратились в усмешки, потом — в насмешки и, наконец, началась откровенная травля. Двор сорвался с цепи. Шпиону-то что — с него, как с гуся вода. Дядя Коля, как-то ляпнул ему в лицо, что-то такое про сестричек, да и про то, что Маша, как бы, и милее, и стройнее, и моложе его жены. Так он на него так глянул, что дядя Коля, который немецкой пули на фронте не боялся, пролепетал: «извините, сглупил, простите», при этом, сделав такую виноватую мину, что нам, пацанятам, стоящим поодаль, за него, по-настоящему, стыдно стало. Настолько он был унижен.

Конечно, и шпионовой жене — матери Тани, тоже сказать ничего не могли. Может и не боялись, но как-то не решались такую женщину задевать. Чувствовали разницу уровней. Не наша она была, совершенно не наша. Не дворовая. Зато Виктора стали травить, как волка, по принципу: слабого — бей, падающего — толкни! В особенности этим занимались, бабушки-старушки, начисто выжившие из ума к семидесяти годам и составляющие компанию на лавочке ветерану дяде Коле. Вот те зачали перемывать косточки.

— Как твои сестрички?.. — Мы твоих сестренок только что видели! — подобными фразами он встречали Виктора, стоило ему только пройти мимо. Виктор супился, но молчал. Молчал, крепко сжимая зубы. Молчал, по-бычьи, наклонив голову. Молчал, закусив губу. Видно было, что в нем что-то зреет, но еще не созрело. А Маша, наоборот, при слове «сестренки» улыбалась во весь рот и не скрывала свой радости. Что, конечно злило старых ведьм, поэтому они, с каждым днем, только прибавляли жару.

Первый гром грянул, когда Витя с Машей возвращались из магазина домой и Нина Михайловна, еще не старая, но мерзкая, пенсионерка, сидевшая на лавочки возле подъезда, елейным голоском, нараспев, произнесла: «Ваши сестрички токо щас пробежали». При этом она так гадливо выделила слово «сестрички», что лишь дурак мог не заметить, что над ним насмехаются. Виктор оказался не дурак! Заметил!

Маша, как обычно, заулыбалась, а Виктор, нахмурившись, сказал ей: «Чего улыбишься, тварь!» Отчего та даже споткнулась на ступеньках. Но дальше этого дело не пошло. Старые ведьмы весь вечер прохаживались под их окнами в надежде стать свидетелями продолжения, но никакого скандала, никакой ругани они не услышали. Отчего заскучали...

Да и пусть. На первый-то раз хватит, решили они. Главное — Виктор повелся. Значит надо усилить атаку.

И понеслось...

Ха-ха, да хи-хи. Сестрички… сестренки...

И Виктор сорвался — задумал запретить своей дочери общаться с Таней. Но та встала на дыбы. Десять лет дружбы — немалый срок. Отцу было сказано — либо она, либо ты, отчего он опешил настолько, что погрузился в мрачные думы и, как в продолжение, в запой. Каждый день он возвращался с работы нетвердым шагом, но его жена как бы этого не замечала. Точнее — попросту не обращала внимания. Знакомые делали ей замечания. Предупреждали — Виктор спивается! А она смотрела на это совершенно безразлично и лишь когда ей слишком сильно начинали надоедать нравоучениями отвечала: «Это его личное дело, я не вправе в него вмешиваться» После таких слов многие заговорили, что Татьяна специально спаивает Витьку, дабы избавиться от него. Когда кому-нибудь во дворе приходила в голову мысль ляпнуть: «А как же Светлана с этим мирится?», То ему сразу, уже открыто, говорили: «Так она ему не дочь! Ей то что?»

По усиливающемуся запою Виктора и по полному безразличию к этому Татьяны, становилось ясно, что дело близится к развязке. А какой она будет всем во дворе было наплевать. Помню только одна Баба Лева как-то промолвила, что как бы он ее не того..! Но ее тотчас осекли — Витька рохля! Он трус и слабак! Да он не то, что по наглой роже съездить, даже в эту наглую рожу плюнуть не решится.

Но они ошибались. Ошибались жестоко...

В этот, воскресный, день, Виктор набрался немного сильнее обычного. Но, насмотря на это, увязался вместе с женой и дочерью в магазин, талдыча: «Я же отец!» На обратном пути ему, за это, поручили нести сумку с картошкой, отчего он начал отставать, поскольку ноги его плохо слушались и он шел винтом. Маша, сказав, что ей некогда с ним валандаться, что у нее дома куча дел, быстро пошла домой. Светлана же, не торопясь, шла рядом с отцом. Когда они поравнялись с подъездом, им потребовалось повернуть направо и тут Виктор не выдержал — закачался и завалился в кусты, рассыпав по асфальту из авоськи всю купленную картошку, при этом, расцарапав об острые ветки, все свое лицо. Сидящие на лавочке старушки, глядя на такое, заохали-завздыхали, а Виктор, валяясь на боку, завопил: — Светка, подними меня!

— Не буду! — ответила она — Ты пьяный! Валяйся здесь! — и направилась домой, с ненавистью поддев мыском туфельки, подкатившуюся к ней, картофелину.

Добросердечная Домна Ивановна, жившая на пятом этаже, объект наших мальчишеских насмешек, даже на столько из-за ее необычного имени, насколько из-за ее громаднейшей фигуры, действительно напоминающей доменную печь, встала, чтобы помочь Виктору подняться, со словами: «Вот, если бы твоя была — обязательно бы помогла родному отцу, а эта — нагулянная — сволочь!» И сказала это с таким экстазом, с таким чувством, будто бы речь шла о ее собственной дочери.

Виктор в момент протрезвел. «Сестренки», насмешки, намеки — все это он уже прошел и, в общем-то, выдержал. Но никто еще никогда, вот так в лицо, не говорил ему, что Светка — не его дочь. Никто не называл ее нагулянной и уж, тем более, сволочью. Кровь ударила ему в голову, он обеими руками схватился за Домну Ивановну и встал на ноги.

— Вот и молодец! — сказала, та, а затем добавила — Вырастил Шпиенову дочь, как свою, молодец… — и тихонечко засмеялась. — А она тебя презирает, сторонится… Руки не подаст, упавшему… Ну да — она же белая кость, не тебе чета! Виктор, оторвав руки от Домны Ивановны, еще довольно нетвердо стоял на ногах и покачивался с расцарапанным лицом перекошенным от злобы.

— Ты, погоди, касатик — продолжала старуха — они, на пару, еще тебя в ЛТП отправят, на кой ты им...

Ее последние слова потонули в реве Виктора. Он закричал так, будто бы его резанули ножом, грудным протяжным криком, от которого окончательно протрезвел, выпрямился и лицо его, дотоле глуповато-бессмысленное, приобрело разумное выражение Он опасливо сделал шаг, потом второй и, поняв, что действительно протрезвел и перестал качаться, ринулся в подъезд.

В два прыжка взлетев на второй этаж, он распахнул дверь, которую не успела запереть дочь, и, изрыгая проклятия, ворвался на кухню. Схватив табурет он, выкрикивая: «Тварь! Тварь!», треснул им Машу по голове и, когда она рухнула на пол, продолжил бить ее этим табуретом с теми же словами. Светлана завизжала от ужаса и в открытую дверь вылетела на лестничную площадку, где силы покинули ее и она упала без чувств. На шум из соседней двери выбежал слесарь Василий Михайлович, который, несмотря на свой солидный возраст, обладал тяжелой рукой. В два счета он сложил впополаму обезумевшего от ярости Виктора, но Маша была уже мертва и в помощи не нуждалась.

Милиция увезла Виктора в отделение, скорая — труп Маши в морг, а Свету увезла другая скорая — в психиатрическую лечебницу, поскольку она, хоть и очнулась, но говорить и передвигаться не могла. Квартиру опечатали. Во дворе повисла гадливая тишина. Все те, кто совсем недавно, с веселостью, травил Виктора словом «сестренки, от такого поворота событий, прикусили языки и пребывали в благоговейном страхе. Виктора ждал суд, а на суде уж точно вспомнят и о тех, кто насмехался над ним. Ветеран Дядя Коля пояснил несведущим старушкам, что в уголовном кодексе есть статья о доведении до самоубийства, и пусть статьи о доведении до убийства нет, но все равно суд вряд ли это оставит без внимания и может вынести частное определение. Старушки не на шутку струхнули и, наиболее хитрые из них, повызывали врачей и залегли в больницы. Ну, а тех, кто не был причастен к издевательствам, интересовало только одно — какие показания будет давать Шпиен. Ведь его обязательно вызовут на суд. Что там будет!?.

Но, к глубокому сожалению любителей семейных драм, суд не состоялся. Виктор в СИЗО, покончил жизнь самоубийством, с разбегу, в камере, размозживши голову о стену. Хотя некоторые люди, не знаю почему, уверяли, что голова Виктора была располосована так, будто бы этой его башкой утюжили по полу. Все это навело на народ тоску — послушать сплетни на суде не удалось. Виктора даже пожалели, и мгновенно про него забыли. И только Дядя Коля, с усмешкой, стал именовать Шпиена Долгоруким.

А Таня с мамой регулярно навещали Свету в больнице. Детский организм выносит любые нагрузки и она скоро пошла на поправку, но тут выяснилось еще одно обстоятельство. У Светланы не оказалось родных. Ну у Татьяны, ни у Виктора не было родни. Светлана помнила о какой-то бабушке в деревне, названия которой она не знала. Да и кем приходилась эта бабушка ей тоже не знала. Милиция попыталась ее разыскать, но запрос в дальнем сибирском краю затерялся и ответа никакого не пришло, посему Светлану должны были поместить в детский дом.

Миновала еще пара месяцев и Светлана снова появились в нашем дворе. Долгорукий Шпиен удочерил девочку, хоть вроде бы был ей и сбоку-припеку, но ему это удалось. А еще через полгода она получили новую квартиру и навсегда исчезли из нашего двора.

Но остались в моей памяти.

Похожие статьи:

Другое → Любовь любой ценой!

Расcказы → История любви: счастье упало на голову

Расcказы → Шекспир Уильям - Ромео и Джульетта

Истории из жизни → Инвалид? Нет. Королева на троне!

Детская инвалидность → С двух лет Юлия из Великого Новгорода в инвалидной коляске, но она нашла любимого