Недавно, я заехал в свой старый дом и, выходя из подъезда, только открыв дверь, заметил двух девочек лет восьми-девяти, стоящих поодаль. Поздоровавшись, я прошел мимо и, сворачивая налево, все-таки, обернулся. Чем-то они напомнили мне мое детство, когда мы также вот стояли у родных дверей, глядя на проходящих взрослых, на мир вокруг, даже не представляя насколько быстро промелькнет жизнь, как молниеносно вырастут дети и внуки, а просто радовались каждому новому дню, только потому, что он — новый, а значит принесет новые радости. О горестях мы и не помышляли тогда.
И тогда я увидел, как к девочкам от угла дома приближается большой рыжий кот, с широченной мордой и обкусанными с левой стороны усами.
Кошки — моя слабость. Конечно, я не мог себе позволить пройти мимо такого экземпляра, поэтому повернул обратно, сожалея, что не захватил с собой фотоаппарата.
По тому, как кот терся о детские ноги, было видно, что дети с ним в дружбе. И я решил, прежде, чем погладить это чудовище, немного поразвлечь девочек и громко замяукал, как бы приветствуя кота. Он ошалело посмотрел на меня — может быть на его языке это была какая-то околесица и он удивился, что двуногий гигант может произносить такую глупость. Зато дети совершенно спокойно отнеслись к тому, что дедушка мяукает. Чего я совершенно не ожидал и думал, что их это удивит и может даже развеселит. Но они восприняли мое мяуканье как должное..
Решив сыграть в эдакого доброго сказочника, я рассказал им, что неделю назад тренировался мяукать на разные голоса, поскольку моей жене в фонограмму надо было вставить кошачий мяв, а стандартные «мяу» из архива ее не устраивали. Какие-то по длительности, а большинство — по интонациям. Поэтому мне пришлось довольно долго и довольно много промяукать, пока она выбрала то, что ей действительно понравилось.
Я думал, что хотя бы это их удивит, но — нет — они восприняли это совершенно естественно — мяукает человек — значит мяукает. Только заметили мне, что у кошек на самом деле очень много разных интонаций.
Затем, одна из них, рассказала, что этого кота она совсем недавно, палкой, отгоняла от другого, дабы они не дрались. Но они набрасывались друг на друга и ужасно орали, хотя после третьего удара все-таки разбежались.
Ага! Теперь стало понятно почему усы кота с левой стороны были обкусаны, а щека обслюнена.
Все это время, пока я разговаривал с детьми, неустанно гладил и чесал рыжего котяру, который при этом самодовольно изгибался, урчал, вертел мордой, подставляя те участки своего тела, которые было необходимо почесать в первую очередь. Но недаром говорят, что кошку до смерти не загладить и в какой-то момент я устал, бросил это занятие и распрямился, увидев перед глазами знакомое окошко.
— Господи! — подумалось мне — Полвека прошло! Полвека! А под окнами Кошатницы по-прежнему сидят кошки и играют дети. Не удивлюсь, когда эти девочки будут уже на склоне лет, а нашему дому перевалит за сотню, у этого окна опять будут сидеть кошки, а около них стоять восьмилетние дети, как мы когда-то, тогда уже целое столетие назад...
От этих мыслей мне как-то взгрустнулось, поскольку я понимал, что не увижу тех детей и даже не увижу как вырастут эти девочки, поэтому, чтобы отвлечься, я продолжил играть в доброго сказочника.
— Вот, дети — сказал я — указывая своей рукою на Кошатницыны окна
— Давным-давно, наверное когда ваши бабушки еще не родились… — начал я свою речь, но девочка, стоявшая слева, прервала меня фразой:
— Нет, моя бабушка очень старая — ей пятьдесят лет!
Пропустив ее фразу мимо ушей, я продолжил:
— Вот в этой квартире жила старушка у которой было около тридцати кошек...
— Сколько?? — спросили дети хором.
— Тридцать, а может даже сорок, — ответил я — мы в то время были такими же маленькими, как вы и считать не любили. Зато мы часто заходили в эту квартиру и видели кошек всех цветов и размеров, больших и маленьких, пушистых и ободранных — везде! Они ходили по полу, валялись на диване и на креслах, сидели на шкафу, на серванте, некоторые нагло запрыгивали даже на рамку картины, висящей на стене...
— Ух-ты — у нее была картина! — неожиданно удивленно сказали дети опять же хором. Видимо картина для них была чем-то из другого мира.
Я еще немного порассказал им про Кошатницу, про то как мы, в их возрасте, здесь играли, какие цветы росли в ныне безжизненном огороде, как Кошатница ходила в Гастроном за рыбой и к ее приходу коты со всего дома собирались у нашего подъезда в ожидании кормежки, какая здесь была вонь и от рыбы и от кошек и еще много всякой всячины, при этом заметив, что дети очень пристально смотрят на меня. Да — они слушают, но что-то их беспокоит и поэтому они внимательно присматриваются ко мне.
Закончив роль доброго сказочника, я простился с ними и направился к пятому подъезду, к концу нашего дома, где стояла моя машина… Когда я дошел до третьего подъезда, девченки, неся на руках это рыжее чудище, обогнали меня и, опять же пристально глянув на меня, сказали, что несут его к своему, четвертому, подъезду. Кот ехал на руках с такой умильной мордой, что я даже рассмеялся, сказав — Ох, хороша, кошачья жизнь!
А свернув за угол своего старого дома, я вдруг понял, почему так странно-внимательно смотрели на меня эти дети. Ну да! Их «очень старая» бабушка может еще и не родилась, а может лежала в пеленках, в те времена, про которые я им рассказывал. Так каким же старым в их понимании должен быть я, одетый в джинсовый костюм, темнокоричневую ковбойскую шляпу с завязочками на подбородке и с обилием разнообразных перстней на пальцах. Видимо в их понятии «очень старый человек» таким быть не мог. Но я существовал. И, вероятно, они никак не могли поверить — действительно ли я так стар или все им вру...