Корректор. Часть первая.

28 сентября 2012 - Гомер
Корректор. Часть первая.

                                                     Часть первая.

 

 - Шевелись, падаль! Я не собираюсь тут подыхать вместе с тобой! – очередной удар бича хлестнул по ногам, разрывая кожу в клочья.

 Я, с великим трудом, удержал равновесие. Крик, готовый, было, вырваться, застрял в пересохшей глотке, превратившись в тихий стон. Сил, практически, не осталось. Избитое, нет, совершенно убитое тело, отказывалось подчиняться. Спину подминал плохо отёсанный брус, раздирая спину и грозя, при малейшем проявлении слабости, раздавить меня о пыльную, каменистую тропу, ведущую вверх, на холм Палатин, один из семи, на которых стоит Вечный город, прозванный в народе холмом  «Пьяного гимназиста». На нём, суждено было мне закончить своё бренное существование.

 С большим трудом, перебирая ногами, когда глаза уже не видят, уши не слышат, а тело молит только об одном – упасть, и умереть, я тащил огромный крест, на котором меня распнут. Сил добавляло только то, что я умру так же, как мой Господь, Иешуа, Царь Иудейский. Нет, я не одержим гордыней, я просил моих палачей умертвить меня как-то иначе, но они приравняли простого паломника и проповедника к ворам и разбойникам, решив, что казнь должна быть как можно более длительная и мучительная. Что я мог возразить на это? Всё равно меня ни о чём не спрашивали. Мысль о том, что мне предстоит пройти через всё то, через что прошел Иешуа, одновременно пугала и наполняла вдохновением, придающим сил там, где их просто быть не могло.

 На вершине холма я с огромным облегчением сбросил свою тяжкую ношу. Вокруг стояла небольшая группа людей, может быть просто зеваки, а может кто-то из тех, кто хотел проводить меня в последний путь, не знаю. Возле сброшенного столба стояла плита алтаря, на которой с трудом угадывались истёртые буквы – «Богу или богине, мужу или женщине». В глазах солдат, оградивших меня от толпы, читалась смертная тоска и обыденность. Нынешним жителям Рима действительно было всё равно, кого сейчас распнут, бандита с большой дороги, отнявшего последний кусок хлеба у сироты, или малолетнего мальчишку, вся вина которого состояла в нескольких, может быть и необдуманных словах. Если у них даже боги, и те обезличены, то, что говорить о людях?

 Всё началось чуть больше года назад. На улице шёл холодный, зимний дождь, пресекающий всякие мысли о прогулке в соседнюю деревню, где жила молодая хозяйка небольшого поместья, с которой я проводил свободные вечера, и которую имел большое желание весной привести к алтарю Венеры.

 Мне только минуло шестнадцать лет, То ремесло, которым занимались мужчины нашей семьи, и позволявшее смело смотреть в завтрашний день, я освоил, конечно, в общих чертах. Но и это наполняло меня фамильной гордостью и позволяло смело смотреть в будущее.

 Все мужчины моей семьи были золотых дел мастерами, проще говоря, ювелирами. Те, кто думают, что ювелир купается в роскоши благодаря прикосновению к драгоценным камням и благородным металлам, жестоко ошибается. Труд тяжкий, не оставляющий времени ни на что другое. Мой отец практически потерял зрение, спина его уже не разгибалась. В дождливые, холодные зимние дни, суставы рук наливались, и пальцы его совершенно теряли подвижность. Матушка, как могла, помогала его рукам. Она постоянно готовила различные растирки и подолгу массировала, прикладывала разные примочки, возносила молитвы, приносила жертвы Асклепию и Минерве на домашнем жертвеннике. Постоянно упрашивала ларов - духов  - хранителей дома помочь в исцелении кормильца. Да, эти руки кормили нас. Мне, в мои шестнадцать, было совершенно некогда принимать участие в жизни семьи. В этом возрасте, все знают, учение идёт из-под палки, советы родителей кажутся стариковским бредом, а грядущее рисуется в розовых тонах. Все, кому когда-то было шестнадцать, прекрасно понимают, что родители совершенно ничего не знают о современной жизни, ведь жили они тысячу лет назад и нынешнее поколение молодых, по их мнению, в будущем не ждёт ничего хорошего. Получив какие-то знания, освоив пару основных приёмов в работе, я, естественно, возомнил себя самым большим знатоком ремесла, которому дальнейшая учёба ни к чему. В шестнадцать – мы самые умные и готовы в этой жизни на всё!

 Сейчас, когда прошло чуть больше года, я многое стал понимать. Столько ошибок, сколько наделал я, иному хватит на несколько жизней.

 Многое изменилось, когда я познакомился с Ведой. Эта девушка совершенно перевернула мой мир. Её с юных лет готовили стать весталкой, жрицей богини Весты. Веда была очень горда предназначавшейся ей ролью – неусыпно следить за поддержанием вечно горящего огня в жертвеннике богини. Её родители, провинциальные аристократы, чуть с ума не сошли, когда верховная жрица храма Весты объявила им о своём решении.

 Но, в одночасье мир рухнул. Ей было всего девять лет, когда их садовник, в пьяном угаре, изнасиловал её. На крики девочки сбежалась вся дворовая челядь. Веду, слуги очень любили за её нежную красоту и доброе отношение ко всем, без исключения, людям. Она одинаково ласково разговаривала и с родителями, и с рабами, чистящими нужники. Пьяного садовника растерзали на месте, однако непоправимое уже произошло, потому, что весталкой могла стать только девственница. Исключения из этого правила не допускались.

 Отца, от потрясения хватил удар, от которого он уже не оправился. Матушка, после смерти мужа и перенесённого позора, тихо угасла, оставив дочь сиротой на попечение старой няньки. Веда долгими неделями орошала слезами подушку, жалея родителей и себя. Горе, постепенно, отошло на второй план. Необходимо было, несмотря на юный возраст, поддерживать в порядке немаленькое хозяйство, приносившее, какой – никакой, доход. На виноградниках, в поте лица, трудились немногочисленные рабы, ухаживали за лозой, собирали тяжёлые гроздья. Перебродивший сок наливали в бутыли и прятали в огромных подвалах. Вино должно было вызреть.

 Веда росла и училась жизни. Вместе с вином вызревал её характер. Если бы не случилось, то, что случилось, возможно, она стала бы хорошей жрицей Весты, лет через тридцать вышла бы замуж, родила бы детей и осталась бы той же мягкой и нежной Ведой, которая любила всех, и которую любили все. Но после всех потрясений нрав её заметно ужесточился. Внешне, однако, это было не заметно. Об этих изменениях знали только самые близкие ей люди, престарелая нянюшка, главный смотритель и, конечно, я.

 Обо мне, вообще, нужно упомянуть особо. Мой отец постоянно покупал в этом поместье вино. Не то, что бы оно было каким-то, очень уж изысканным, однако пилось очень даже недурно. А после всех событий, он вообще считал своим долгом, хотя бы так, поддержать сироту. А за вином, конечно же, посылали меня. Начиналось всё с лёгкого флирта, который, постепенно перерос в настоящие чувства.

 Вначале, Веда мне показалась немного странной. Временами, взгляд её останавливался на одной точке, как будто она к чему-то прислушивалась. Но, буквально через мгновение, всё приходило в норму. Она, в общем-то, была, вообще, не слишком весела, лишь изредка, робко улыбалась. Мои шутки понимала и принимала, но никогда не была от них в восторге. Короче говоря, учитывая то, что она пережила, ещё удивительно, как она вообще реагирует на моё веселье.

 В ту пору ей едва минуло пятнадцать. Вполне сформировавшаяся девушка привлекала внимание молодых людей всех окрестных деревень. Конечно - сирота, которая владела небольшим, поместьем, приносящим, хотя и скромный, но доход. Что называется, завидная партия. Однако она, почему-то, обратила внимание именно на меня.

 Мои родители благосклонно смотрели на то, как я ухаживаю за Ведой и как дело, постепенно, но неуклонно, идет к нашему с ней союзу. Я любил эту девушку, той восторженной, щенячьей, любовью, которая так характерна для юноши, впервые ощутившего это чувство. Мне кажется, она тоже любила меня, но её чувства были гораздо спокойнее, и, надеюсь, глубже. Однажды я задал ей совершенно дурацкий вопрос:

 - Ты меня любишь?

 На который она, с чисто женской мудростью, ответила:

 - Не знаю, но ты мне нужен, мне с тобой спокойно и надёжно.

 Конечно, для юношеского эго, такого утверждения, было мало, но я удовлетворился. Пока.

 Однако,  я дал себе обещание приложить все усилия, чтобы однажды услышать желанное – «Я тебя люблю больше всего на свете»!

 В один прекрасный, тихий, летний вечер, я пришел в гости к Веде. Формально, что бы заказать небольшое количество вина, у моей матушки скоро должен был быть день её богини – покровительницы. Отмечали мы эти дни всегда скромно, но неукоснительно. Меня встретила её няня, ласковая, болезненная женщина. Она мне очень нравилась. Я ей, похоже, тоже был неотвратен. Попечительница Веды весьма благосклонно смотрела на перспективы нашего союза. Как говорила она про меня – молодой человек не без недостатков, но достоинства, которого гораздо более заметны. Мне, не то, что бы льстила эта характеристика, просто этот факт указывал на то, что я мог бы понравиться и родителям моей любимой, если бы это было возможно.

 Встретив меня в дверях, няня кивнула и, показав рукой на двери атриума, произнесла:

 - Не удивляйся, у нас сегодня гость, я думаю, что тебе он тоже будет интересен.

 Веда вышла ко мне навстречу и, поцеловав в щёку, сказала:

 - Знакомься, Элоиз, это Фома, он странник и несёт людям Истину. Он был у меня уже пару раз. Я думаю, что некоторые его мысли тебя заинтересуют.

 Передо мной, за столом возлежал пожилой худой, я бы сказал, измождённый человек в старой, но аккуратно заштопанной тунике и в рваных сандалиях. Его карие глаза, направленные на меня, буквально излучали кротость и смирение. Я кивнул ему:

 - Добрый вечер.

 - И тебе доброго вечера, юноша. Я вижу, тебе пришлось преодолеть длинный путь?

 - Какой там путь, - смутился я, - всего-то пара десятков стадий.

 Фома кивнул:

 - Ты прав, для молодых на существует больших расстояний, особенно когда в конце пути их с нетерпением ждут. Побудь с нами, поговорим о вещах понятных и поучительных.

 Я внутренне поморщился. О боги, как я ненавижу подобные нравоучительные беседы. Противно слушать нотации этих всезнающих стариканов. Как будто они сами никогда не были молодыми.

Совершенно ясно, что вечер, на который я возлагал определённые надежды, безвозвратно испорчен.

Правда, глядя на светящееся лицо Веды, я сказал сам себе – что бы не произошло, сделаю вид, что счастлив абсолютно! Подавив вздох, я возлёг рядом:

 - Ну, и о чём будем говорить?

 - Знаешь, Элоиз, Фома очень интересно трактует некоторые, общеизвестные постулаты.

 В этом доме были хорошие учителя, особенно выделялся учитель риторики, весьма известный философ. Библиотека же славилась огромным количеством свитков, которые тщательно и скрупулезно собирал отец Веды. Поэтому с нынешней хозяйкой было очень интересно вступать в полемику и просто разговаривать, девушкой она была весьма умной и начитанной.

 - Какие же, интересно? Всегда полезно послушать умного человека.

 - Ты напрасно иронизируешь, мой юный друг. Мне кажется, что ты весьма неглуп, поэтому я хочу задать один вопрос, а ты попробуй на него ответить. Как тебе кажется, чего в мире больше добра или зла?

 Я пожал плечами и уже готов был ответить, как внезапно понял, что мой собеседник совсем не зря спросил именно меня. Пронзительные глаза его, казалось, смотрели в саму душу и требовали не просто ответа, а именно аргументированного анализа проблемы. Раскрываться перед незнакомцем не было желания, и я решил ответить шуткой:

 - Думаю, что зла на свете всё-таки больше. Если вдуматься, то можно даже предположить, что само добро существует только для того, чтобы зло могло временами отдыхать.

 - Ты очень остроумен, мне это очень нравится, - усмехнулся Фома, - но ты даже не представляешь, насколько справедлива твоя шутка. Скажи, ты веришь в Бога?

 - Ты имеешь в виду – богов? Конечно, верю, как же не верить, если всё, что происходит в мире, свершается по их воле и капризам.

 - Именно, капризам! – Фома поднял вверх указательный палец. – Создаётся впечатление, что твои боги не руководят созданным ими миром, а развлекаются. Какие же это высшие существа, если они живут в совершенном беззаконии. Достаточно вспомнить Сатурна пожирающего собственных детей!

 - На то они и боги, что им никто не указ.

 - Вот то-то и оно, что никто. А ты никогда не обращал внимания на то, что все свои противные деяния, большинство людей, оправдывают происками и кознями богов? Не правда ли, очень удобно? К чему мораль и законность, когда можно сотворить любую мерзость и беззаконие, и оправдать их выдумками про зловредных богов? Так какой же можно сделать вывод, как ты думаешь?

 Это действительно заставило задуматься. Собственно говоря, весь мой небольшой жизненный опыт подтверждал слова этого странного человека. И тут меня осенило:

 - Ты хочешь сказать, что богов нет, - я суеверно оглянулся по сторонам и понизил голос до шёпота, - а всё, что происходит, происходит только по желаниям и капризам человека?

 - Видишь, ты сам пришёл к этому выводу. Однако, ответь мне ещё на один вопрос, как быть с этим миром, населенным живыми существами, растениями. Миром, в котором всё так мудро устроено, миром, который, в общем, благосклонен к человеку, если только человек сам не уничтожает себя?

 - Не знаю, - растерялся я совершенно.

 - Не напрашивается ли совершенно очевидный вывод, что всё, что ты видишь, слышишь, чувствуешь и, даже, обоняешь, имеет таки своего творца. Творца бесконечно мудрого, бесконечно милосердного, бесконечно праведного?

 - Вот, - обрадовался я, - а, по-твоему, получается, что богов нет!

 Фома усмехнулся:

 - Во-первых, не, по-моему, а по твоему. Во-вторых, ты прав, богов нет, но есть один Бог, всемилостивый и всемогущий. Он то и создал тот мир, который мы видим.

 Я задумался. Определённое зерно истины в его словах было, не спорю. Однако, что-то не позволяло мне безоговорочно поверить этим рассуждениям.

 - Ну, хорошо, допустим, что это правда. Почему же тогда всемилостивый и всемогущий позволяет твориться бесчинствам и беззакониям, которые мы видим каждый день? Или его это устраивает?

 - То, что твориться сегодня в этом мире никак не может устроить Творца. Поэтому, по воле Его, чуть больше ста лет назад в городе Назарете, в земле Иудейской, родился человек по имени Иешуа. Сегодня он признан нами тем, кем и был на самом деле – Сыном Божьим. Он был послан Отцом Его на землю, во искупление грехов человеческих. И для того, чтобы искупить все грехи, всех людей, и каждого в отдельности, Он принял невероятные испытания, венцом которых стала Его мученическая смерть на кресте. Поэтому, совершенно справедливо, символом нашей веры и стал Крест.

 О крестах я имел представление. Частенько, на просёлочной дороге ставили перекрещённые брусья, на коих распинали беглых рабов. К тому же, устные предании до сих пор, хотя и прошло около двухсот лет, вещали о восстании римских гладиаторов Спартака. Тогда, говорят, все дороги были истыканы столбами с перекладиной, на которых корчились в агонии сотни бунтарей.

 Разговоры в тот раз затянулись далеко за полночь и оставили в моей душе неизгладимый след. Основательно пошатнулась вера многих поколений моих предков, но пустила всходы Вера Нового завета. Вера, которая, мне кажется, завоюет сердца очень многих своим милосердием и терпимостью. Вера, которая отвечала надеждам и чаяниям обездоленных. Хотя и культивировалась она, в основном, среди рабов, вселяя в их сердца надежду на лучшее, мне она тоже оказалась не совсем чуждой. Самое главное было в том, что эту веру приняла девушка, которую я любил всем сердцем, и готов был ради неё на всё!

 Глядя на одухотворённое лицо Веды, я, в который раз давал себе клятву, что обязательно придумаю, что сделаю для неё. Что-то такое, за что она меня обязательно полюбит. И всё-таки я придумал.

 В очередной раз, будучи в гостях у Веды, я произнёс роковую, для себя, фразу:

 - Знаешь, мне хочется сделать для тебя нечто особенное. Я пойду в Рим, проповедовать. Мне кажется, я достаточно много знаю о том, что хочу донести до сознания людей. Тем более, что в искусстве риторики я, в последнее время, весьма преуспел.

 Веда изменилась в лице:

 - Ты сошёл с ума, немедленно выбрось из головы этот бред. Ты даже не представляешь, как это опасно.

 Я удивлённо вытаращился:

 - Ты что, против?

 - Я не только против, я категорически запрещаю тебе даже думать об этом!

 - А как же тогда Фома, он же проповедники твой кумир?

 - Фома значительно старше тебя, он мудрее тебя и знает, что делает и во имя чего он это делает. Тем более что он никогда не был моим кумиром. Просто я бесконечно ему благодарна за то, что он разбудил мою спящую душу. Мне дорог ты, со всеми твоими недостатками и амбициями.

 Во мне взыграла юношеская гордость, вернее, как я сейчас понимаю, глупость:

 - Ты не права, любимая, мне просто необходимо это сделать для самоутверждения. Тем более, что я не собираюсь этим заниматься всю жизнь. Пару месяцев мне хватит, чтобы дойти до Рима, и вернуться обратно. А после этого я хочу попросить тебя стать моей женой.

 Слёзы потекли из глаз Веды:

 - Похоже, ты действительно сумасшедший. Ну, хочешь, мы прямо завтра поженимся? Что я ещё могу сделать, чтобы ты отказался от этой затеи? Разве ты не понимаешь, что это самоубийство!

 Конечно, я слышал о том, что власти не жалуют проповедников новой веры, и что многие из них кончают жизнь в руках палача. Меня это не пугало. Со свойственным юности упрямством, я не верил в то, что со мной может произойти что-то плохое. Поэтому я, что называется, закусил удила:

 - Прости, родная, но я принял решение и не отступлюсь от него. Так, что не плачь, я же не навсегда ухожу, а всего на пару месяцев.

 Веда покачала головой:

 - У меня такое чувство… - она тяжело вздохнула, - Впрочем, как знаешь, мужчина сам должен решать, что ему делать, а что нет.

 Родители мои, не ведая всей подоплёки дела, недолго сопротивлялись. Отец, пожав плечами, сказал:

 - Ну, что ж, рано или поздно птенцам приходится покидать родительское гнездо в поисках своего пути. Иди, сын, и да хранят тебя боги.

 Матушка, с трудом сдерживая слёзы, собрала меня в дорогу.

 Проходя мимо поместья Веды, я не мог не заглянуть к ней. Как ни странно, она была спокойна, и даже весела. Поцеловав меня в щёку, она сказала:

 - Знаешь, лучший способ сделать так, чтобы тебе было не скучно в дороге, а мне спокойней, возьми себе спутника. – Она показала рукой на мужчину, стоявшего немного поодаль. – Его зовут Селестий, он был рабом в моём доме, но сейчас я даю ему свободу, чтобы он сопроводил тебя до Рима и обратно. Помог тебе в дороге, защитил от злых людей. Селестий – бывший гладиатор, поэтому военное искусство ему знакомо.

 Мужчина подошёл к нам, приложил руку к сердцу и поклонился:

 - Моя госпожа, я очень многим тебе обязан, поэтому не сомневайся, я сделаю всё так, как мне велят моя совесть и мой долг.

 Я растерялся. С одной стороны мне так не хотелось делить свои лавры с кем-либо, а с другой.… Отказаться от помощи умелого слуги было бы неразумно.

 - Хорошо, милая, я сделаю всё, как ты скажешь.

 Селестий, крепкий мужчина, лет тридцати пяти, с совершенно невыразительным лицом. Такое увидишь в толпе и через миг забудешь. Что его выделяло – это шрам над правой бровью в форме цифры пять. Я усмехнулся:

 - У тебя на арене был свой собственный номер?

 Тот как-то странно посмотрел на меня:

 - Трудно в моей профессии остаться красавцем, таким как ты, - он снова поклонился, как показалось, с лёгкой иронией. Мне это не очень понравилось, нужно будет поставить бывшего раба на место.

 Впрочем, я тут же забыл об этом маленьком недоразумении, поскольку утро было свежим, воздух чистым, дали манящими, а будущее рисовалось самым радужным. Очень немного времени понадобилось, чтобы понять, что расстояние в несколько стадий сильно отличается от расстояния во много-много лиг. Уже к полудню я почувствовал, что дальше идти, сил уже нет.  Селестий перехватил мой заплечный мешок:

 - Давай, я понесу. Ты пока привыкнешь к долгому пути, пройдёт какое-то время. А мне труда не составит нести два мешка.

 Я был ему очень благодарен за это проявление чувства товарищества. На время даже забыл о той неприязни, которая возникла к нему в начале. Когда солнце подобралось к зениту, Селестий предложил сделать привал в ближней оливковой роще.

 - Нужно переждать полуденный зной, иначе мы останемся совсем без сил.

 Мы расположились в тени, выпили вина, сильно разведённого водой, и перекусили.

 - Позволь спросить тебя, - произнёс гладиатор, - зачем ты взял такой тяжёлый мешок? В пути это может оказать плохую службу. Мне показалось, что я возводил напраслину на него и, что он может оказаться совсем неплохим человеком и спутником, и можно было ему довериться:

 - Всё очень просто. Мои родители не знают, с какой целью предпринято это путешествие в Рим. Отец думает, что я хочу попробовать открыть торговлю в столице. Поэтому он дал мне немного образцов своей работы, чтобы я их попробовал продать. Но ты сам понимаешь, что это не основная моя задача.

 - Как же ты собирался идти один и с такой тяжестью? – Усмехнулся Селестий, - Неужели ты не представляешь, что такое, столь дальняя дорога?

 Я прерывисто вздохнул:

 - Честно говоря, нет. Я думал за неделю управлюсь.

 Бывший раб расхохотался:

 - О боги, неужели ты так наивен? Пешком до Рима придётся идти больше месяца!

 Холодок пробежал по спине:

 - Неужели это так далеко? – Прошептал я. – Мне казалось, что префект, указывающий каждый раз на Рим, на императора, имел ввиду что-то не очень далёкое.

 - Эх, мальчик, - вздохнул Селестий, - неужели твои учителя так плохо тебя учили?

 - Чему они меня могли научить, - пришлось каяться, - если я их почти не слушал. Мне казалось, что я и так всё знаю лучше, чем они. Они мне казались тупыми, узколобыми баранами, зазубрившими свои прописи на досках, и заставляющих и меня зубрить эти проклятые строчки. Если философию и риторику я как-то смог преодолеть, то к политике никакого влечения не было.

 - Да, - кивнул гладиатор, - в шестнадцать лет мы все самые умные. Я сам убежал из дома в шестнадцать. Ушёл покорять мир, а в итоге попал в рабство. Хорошо, что хоть всегда был здоров и крепок, так хозяин меня определил в школу гладиаторов. Сколько лет ходил по лезвию ножа не зная, останусь ли, я жив после очередной схватки, на потеху жирной публики.

  Он помолчал, заново переживая минувшее:

 - Потом здоровье пошатнулось, драться больше не смог. Но, хвала богам, остался жив. Родителями моей хозяйки был куплен, что бы отвечать за охрану поместья. Впрочем, это уже неинтересно. Главное теперь то, что благодаря тебе, я получил свободу, и поэтому постараюсь тебя отблагодарить, по возможности.

 Мне стало немного стыдно, за то, что я никогда не обращал внимания на этого человека. Как я уже упоминал, лицо его, совершенно невыразительное, заставляло пройти мимо без всякой реакции. Если бы не шрам над бровью, я бы его потерял, даже тут, в этой роще.

 - Ну, хорошо, - продолжил Селестий, ты хотя бы представляешь себе направление, по которому пойдёшь дальше?

 - Я думаю, что нужно идти в направлении на полдень, а там люди подскажут. – Апломб вернулся ко мне, - Тем более что я собираюсь проповедовать в городах и поселениях. Поэтому, надеюсь, недостатка в советах не будет.

 Селестий загадочно улыбнулся:

 - Что ж, дорогу осилит идущий. Вперёд, апологет новой веры!

 Продолжить путь оказалось намного сложнее, чем начать. Болели ноги, спина, несмотря на то, что оба заплечных мешка взялся нести мой попутчик.

 К вечеру, когда я совершенно выбился из сил, мы добрели до маленького приморского поселения под названием Римини. По этому поводу у меня даже нашлись силы пошутить:

 - До Рима мы ещё не добрались, зато пришли в Римини.

 Мы остановились в первом попавшемся постоялом дворе, наскоро поужинали и я, наконец, растянулся на ложе. Усталость была огромная, я так ещё никогда в жизни не уставал, болело буквально всё. Поэтому я долго не мог уснуть, найти положения для гудящих ног. Как всегда, мой неистребимый оптимизм, вернее сказать, как я сегодня это оцениваю, глупость, рисовал  мне впечатляющие картины того, как я завтра, поутру выйду на центральную площадь, и начну свою проповедь, при огромном стечении народа, жаждущего Истины. А к вечеру уже я буду обращать десятки адептов, обучать и благословлять на их собственные подвиги во имя Веры! А когда Веда узнает о том, каких высот я достиг, она, конечно же, высоко оценит моё рвение и мой талант.

 С такими мыслями я, наконец, уснул.

 Пробуждение было ужасным. Мало того, что я просто не выспался, ко всему хорошему добавилось то, что каждый мускул, каждая клеточка моего тела болели и просили об отдыхе. Вошёл Селестий и насмешливо спросил:

 - Ну, как, мы продолжим путь, или ты хочешь тут немного задержаться?

 - Неужели у тебя ничего не болит? – с удивлением спросил я. Тот пожал крепкими плечами:

 - А почему у меня должно что-то болеть? Мы с тобой прошли вчера, всего то несколько лиг. Как же ты собираешься прошагать до самого Рима? Тем более, что нам придётся идти не только по равнине.

 - Что ты имеешь ввиду? - С ужасом спросил я.

 - Я тут переговорил с местными жителями. Нам придётся пересекать реки, пройти через горы, но когда дойдём до Тибра, будет легче. Там мы купим лодку и не ней доплывём уже до самого Рима.

 - О, Создатель, - простонал я, - зачем я только вызвался на этот путь.

 - Ищите женщину, как говорят варвары-франки. – Отозвался Селестий.

 - Да, ты прав, как всегда, - пришлось мне признать. – Но я всё равно дойду, чего бы мне это не стоило.

 Гладиатор развёл руками:

 - Всё в наших силах, любовь – она двигает горы, не то, что заставляет идти.

 После завтрака мы собрались в дорогу. Вдруг в голове мелькнула мысль – «А как же проповедь? Как же толпы новообращённых? А, ладно, в следующем городке обязательно».

 Впрочем, ни в следующем, ни в последующих городках и деревнях, я так и не сподобился выйти на торговую площадь, с тем, чтобы произнести проповедь, подобную Нагорной. Наверное, всё-таки, проповедником нужно родиться. Мне же, явно, это не дано. Какая-то внутренняя робость постоянно останавливала, не давала даже рта открыть, не то, чтобы ораторствовать перед толпой. Ну, да Бог с ним. Надеюсь, что и без меня найдётся достаточное количество желающих попасть на страницы Нового Завета.

 Мелькали день за днём, неделя за неделей. Мы с каждым шагом приближались к Вечному городу. Постепенно я втянулся в ритм похода, что отметил даже Селестий. В его глазах стали всё чаще замечаться искорки уважения. Говоря по чести, мне было приятно.

 Наконец наступил тот самый день, которого я так долго ждал. Мы вступили на знаменитую Виа Аппиа, дорогу, ведущую в Рим. Движение на ней было очень оживлённым. Волы, меланхолично тянущие тяжеленные телеги, возницы на ослах, всадники спешащие куда-то. Центурионы, неподражаемые в своих блестящих доспехах, охраняли ворота в столицу Империи. Нас они пропустили, не обратив внимания. Добравшись до ближайшего постоялого двора, мы расположились на ночлег. Селестий, сказав, чтобы я отдыхал, отправился навестить своих старых приятелей. Я проникался всё большей благодарностью к этому человеку. Он помогал мне во всём. То, что я преодолел этот путь, целиком и полностью его заслуга. Мысли были самые тёплые и благодарные, когда пришёл сон.

 Утром меня разбудили легионеры. Грубыми тычками подняли с постели, связали руки и куда-то повели.

 Шли не долго. Мне было страшно, во-первых, во-вторых, я был возмущён, но уверен, что произошла какая-то ошибка и сейчас всё выяснится. Мы пришли в большой, красивый дом. Тут то всё и выяснилось. В центре богато украшенного атриума возлежал дородный человек в пурпурной тоге. Рядом с ним, в полупоклоне, стоял… Селестий. Центурион, приложив руку к груди, поклонился:

 - Сенатор, он доставлен.

 Сенатор близоруко прищурился, потом приложил к глазу шлифованный сапфир, осматривая меня.

 - Этот? – обратился он к Селестию.

 - Да, господин.

 - Так значит, ты говоришь, хула богов, порицание императора и проповедь богомерзких идей?

 - Да, господин, - повторил Селестий. Я, в возмущении открыл рот.

 - О чём тут, собственно, речь?

 Последовал удар по почкам:

 - Молчать!

 - Ну, зачем же так, - лениво промурлыкал сенатор, - пусть говорит, обвинения против него тяжелы, поэтому пусть попробует оправдаться.

 Внутри меня поднялась волна возмущения. И это сделал человек, к которому я отнёсся как к равному? За что же он так оклеветал меня?

 - Сенатор, всё это неправда! Я действительно рвался в Вечный город, чтобы принести людям Истину, чтобы помочь людям разобраться в самих себе.

 - И что же ты называешь Истиной, юноша? То, как умер твой кумир, Иешуа прозванный Царём Иудейским? Он умер как вор и разбойник, я знаю это. Я читал приговор, вынесенный от имени Императора благородным Понтием Пилатом. Он обвинялся в том же, в чём сейчас обвиняют тебя.

Неужели ты хочешь умереть так же как он? В твоём то возрасте?

 Я горделиво вздёрнул подбородок:

 - Это было бы высшее счастье для меня!

 - Как же вы мне надоели, искатели дешёвых приключений. Неужели непонятно, чем это всё может закончиться. Впрочем.… Как скажешь, - пожал плечами сенатор, и указуя на меня, приказал, - этого распять на кресте.

 Неожиданно до меня дошло, что всё это не игра, что всё это правда и меня сейчас поведут на казнь. Ошалевшими глазами я посмотрел на Селестия, губы прошептали:

 - За что?

 Тот насмешливо посмотрел на меня и, подойдя ближе, произнёс:

 - Веда! Она будет моей! Щенок, как ты мог подумать, что эта девушка может быть достойна тебя? Но ты не переживай, я расскажу ей, что ты умер благородно, за веру, с её именем на устах!

 Я не мог поверить:

 - Как ты мог? Я считал тебя своим лучшим другом и соратником.

 Бывший раб презрительно сплюнул мне под ноги. Сенатор как-то странно посмотрел на него:

  - Кстати, - он обратился ко мне, указуя на Селестия, - кто он тебе?

 Я презрительно пожал плечами:

 - Иуда!

 - Иуда? – Сенатор задумался на минуту, - Ах да, я вспомнил о ком ты. Один из апостолов Иешуа?

В таком случае ты тоже должен помнить, чем закончил этот «апостол».

 И обратившись к бывшему рабу, он сказал:

 - Ты достоин награды.

 Селестий низко поклонился и довольно осклабился:

 - Я выполняю свой долг, сенатор.

 - Так я и понял. Поэтому, прими подарок от меня. - Ткнув пальцем в бывшего гладиатора, приказал центуриону – Этого – повесить. И немедленно!

  У Селестия, от изумления отвисла челюсть, он выпучил глаза и хотел что-то сказать, но получил удар по голове и потерял сознание. За ноги его выволокли из зала.

 Сенатор посмотрел на меня:

 - Терпеть не могу сволочей и предателей-корыстолюбцев. Пусть получит то, что заслужил. А, глядя на таких как ты, у меня появляется предчувствие, что вы, с вашей верой в этого «Мессию», принесёте ещё немало неприятностей, и не только мне. Прощай, проповедник, иди на встречу со своим богом.

 Он ещё раз улыбнулся, и мне его улыбка показалась до странности знакомой. Но обдумать это я уже не успевал.

 Всё завертелось кровавой каруселью – пытки, избиения, раздробленные пальцы, сломанные рёбра, отрезанные уши. Долгая и тяжкая дорога на мою «Голгофу», привязывание и приколачивание к кресту, и длинные, мучительные часы под палящим солнцем в ожидании смерти.

 «Веда, прости, я не смог. Даже любовь к тебе не сделала меня сильнее. Если бы только всё начать сначала, я бы всё сделал, конечно, не та…                                                                                                              

Рейтинг: 0 Голосов: 0 1419 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!