Последний день

Из окна было видно серое, тяжелое небо. Облака казались бетонными плитами, готовыми обрушиться на головы прохожих. Комната была "затянута" плотным дымом от сигарет, что делало мрак в ней, еще гуще. На полу была разбросана одежда, валялась полупустая бутылка виски. На ночном столике вспыхивал красным огоньком, телефон, оповещая о непрочитанном сообщении. Выглянувшая из-под одеяла рука, попыталась что-то нащупать, при этом опрокинув пепельницу с многочисленными окурками. Послышался вздох и неразборчивое ругательство. Откидывая одеяло в сторону, мужчина сел в постели, свесив на холодный пол, ноги. Он был высоким. Черные волосы, волнами ложились на ровный, широкий лоб. Недельная щетина сделала его похожим на отшельника, прибывающего на затерянном острове. Губы, с четко очерченным контуром, были плотно сжаты. Потерев переносицу, он поднялся и подошел к окну. Через мгновение, он повернулся к ночному столику, закурил. Снова сел на кровать и замер. Его черные, словно адская пропасть, глаза, были устремлены в одну точку. Сделав одну затяжку, он совершенно забыл о сигарете. И она, словно в отместку, сгорев через некоторое время, обожгла его длинные пальцы. Рука вздрогнула, и упустила окурок на пол. Придавив его ногой, и чувствуя легкое жжение, мужчина вернулся в реальность. Только в этот момент живой боли, он будто осознал где находится. Обратив свое внимание на мигающий телефон, и взяв его в руки, он наконец прочел сообщение. Нахмурившись, он отложил телефон в сторону. Сообщение было от его друга. Нет, скорее брата, пусть и не кровного. Вместе с ним он пережил всю палитру взлетов и падений жизни. Ему он доверял больше, чем себе. Готов был вверить даже свою жизнь. Но сейчас ему хотелось одиночества. Он пил его, словно изысканное вино, и не мог утолить своей жажды. Покой, которого он так желал, казалось ускользает, словно шелковая лента сквозь пальцы. Ему было мало тишины, которая казалось уже наполнила его до краев. Осмотревшись, он медленно поднялся и сложив в охапку одежду, бросил ее на кровать. Подняв бутылку, мужчина поднес ее к тусклому дневному свету. Янтарная жидкость, на дне сосуда, всколыхнулась, «обнимая» его стенки. Поставив бутылку на столик, он вышел из комнаты.
* * *
На кухне горела оставленная с вечера лампочка. Ее блеклый свет был до того слабым, что на фоне посеревшей погоды, едва был заметен. На столе лежало расплавленное масло, два ломтика хлеба, нож, прислоненный концом к масленице и чашка остывшего зеленого чая. Поставив чайник, он насыпал новую заварку. Легкая, едва заметная усмешка, коснулась его губ. Он каждый день выполнял один и тот же ритуал — заваривал чай. И именно зеленый. Зеленый чай, который никогда не пил. Ему хотелось сделать видимость. Хотя это было так нелепо, что вызывало смех. Но даже он был пропитан отравляющей горечью. Поставив дымящуюся чашку на стол, он вылил «старый» чай в раковину. Грязная, возвышающаяся гора посуды, пополнилась новой.
Сделав себе кофе, он сел за стол. Взглянул на уже застывший чай. Как же давно был тот последний день, когда его пили. Она любила этот напиток, а он все твердил, что зеленый чай придуман для пыток. Она смеялась над ним, доказывая, что кофе был придуман самим Дьяволом, потому, что только его сердце могло быть настолько черным.
Иногда ему казалось, что она нереальная, существующая лишь в его воображении. Он никак не мог познать ее до конца. Любил до потери пульса..ревновал до исступления. Когда все это началось? Где была перечеркнута так грань, за которую нельзя перешагнуть? Как случилось так, что рассудок был потерян, оставив лишь инстинкт. Животное собственечиство? Он сходил с ума...он погубил ее, сломал, как ломают ненужную вещь. Но она была нужна ему...всегда. Даже сейчас, пожалуй даже сильнее. Хотя куда уж сильнее.
Они встретились солнечной осенью, а расстались дождливой весной. Паркадокс. Она любила осень и всегда говорила, что весна несерьезная пора. Он любил весну, и спорил, доказывая, что осень полна уныния и мрачности.
Он никогда не считал себя собственником. Уважал свободу: свою и чужих. В отношениях никогда не ограничивал личное пространство. Но с ней все пошло по другому. Она вошла в его жизнь незаметно. Тихо. Так ступает кошка, когда видит добычу. Но она не нападала. За нее это делал он. Она была солнечной, искрилась неугосаемой энергией. Любила путешествовать, книги, зеленый чай, осень. Слушала Шопена и шум дождя. Она любила дождь. В такие периоды окна в их доме не закрывались. Она подставляла свое лицо каплям и счастливо смеялась. При этом она всегда мерзла. Укутавшись в плед, она могла часами слушать его истории, положив голову к нему на плечо. Ее волосы цветом спелой пшеницы пахли мятой. Мяту она кстати тоже любила.
Два года безудержно счастья, а потом...потом он все испортил. Он заболел. Но не так как обычно болеют люди неизлечимой болезнью. Он был подобен демону, который терзает свою жертву.
Он никогда не поднял на нее руку. Он бил словами:колкими, грязными, уничтожающими. Свет в ее глазах погас. И наступил тот последний день...
«Он проснулся рано, как обычно, и был удивлен, когда не увидел ее, обернувшуюся одеялом. Она любила поспать подольше, а он, «ранняя пташка», всегда вставал с первыми лучами солнца. Он забеспокоился, когда не увидел в ванной ее зубной щетки. Мягкий, теплый халат не висел привычно на крючке. Тогда он с силой рванул дверцы шкафа. Ее одежды не было. На столе лежала записка. Всего три слова «Больше не могу». А рядом чашка зеленого чая...Их городок был маленьким, поэтому он быстро оделся и выбежав во двор, направился к единственному вокзалу. Она могла не говорить ему куда уедет. Он знал. Было не так много мест. Ее поезд еще не прибыл. Он разыскал ее. Без слов схватил чемодан, пытаясь вырвать из замерзших и ослабевших рук. В ее глазах были слезы, с немой мольбой, она умоляла его прекратить. Ему удалось вырвать чемодан. От сильного рывка, он раскрылся. И из него, словно белые птицы, испуганные опасностью, вылетели листы. Это были стихи, его стихи, которые он посвящал ей. Порывы ветра взметнули их, и унесли на далекое расстояние. Они молчали. Просто смотрели друг другу в глаза. Как же он жалел! Хотел дотронуться до нее, но она покачав головой, отпрянула от него. Словно чужая.
- Зачем ты тут? Сбегаешь? Так поступают воры.
- Я не могу больше! Твоя любовь убивает! Она калечит! Посмотри на меня! Что ты сделал со мной?! - она впервые сорвалась на крик. Но потом, смутивших взглядов прохожих, затихла. Подошла и нежно провела рукой по его щеке, - что ты сделал со мной? - тихо повторила она.
- Страх делает человека безумным.
- Это не страх. Это болезнь.
- Считаешь я болен?
- Мы говорили уже. Твои приступы ревности, когда ты видишь то, чего на самом деле нет...твоя жажда подчинить меня себе...
- Я люблю тебя.
- Это не любовь. Пойми. То, что ты называешь любовь, что угодно, но только не любовь. Любовь не убивает, она исцеляет.
- Но ты взяла мои стихи, значит любишь...
- Память не сотрешь. Да, я взяла твои стихи, но ты и их отобрал. Ты забрал мою свободу, мою душу, мой смех, ты забрал мою жизнь.
- Я бы не ревновал если бы...
- Все подозрения были беспочвенны. Я никогда не обманывала тебя. Я не могла быть там. Ты видел не меня...но я мерещилась тебе везде. А тот телефонный звонок? Никто не звонил мне, ты сам все выдумал.
- Прости меня
- Ты отобрал у меня все. Ты отобрал у меня саму себя...оставь мне хотя бы возможность уйти. Больше не могу»
«Больше не могу»...отголосок ее слов навсегда впечатался в память. Перед прощанием на вокзале был вечер. Они снова поссорились. Он вновь придумал себе призрачного соперника. Вновь обвинил ее. После скандала, она сидела с чашкой чая на кухне. Плакала. А утром ее не стало. Она уехала.
Потом начались «черные» дни. Апатия навалилась на него грузом, не давая продохнуть. Делать ничего не хотелось. Но после нескольких месяцев, он решил обратиться к психиатру. Он действительно был болен. Подвержен неврозу, отсюда «Синдром Отелло», как называют его простым языком.
От сеансов ему стало легче. Вот только время было упущено. Нужно было начать все намного раньше. Тогда бы он не потерял ее. И не было бы у них последнего дня.