Вспомнилось, что жил...

64
1975 год - нам по 15 лет - мы удрали из школы после первого урока, чтобы прийти домой, пока родителей нет и насладиться друг другом на полную катушку.
Мы валяемся на диване в сладкой неге - настроение прекрасное, к тому же скоро новый год - мы становимся взрослее и может быть нам, наконец, разрешат пожениться. Хотя надежды на это очень мало, законы в этой стране считают нас малыми детками, которым ни курить нельзя, ни жениться. Ну, если добрые старушки в киосках «Табак» еще входят в наше положение, то по части женитьбы -статья Уголовного Кодекса о малолетних. Магнитофон Комета-209 играет битлов и как-то, неожиданно, раздается When I'm sixty-four, что дает толчок нашей бурно-юной фантазии. Мы начинаем обсуждать, обсуждать, со свойственной юности, легкостью, как нам будет шестьдесят четыре. Как мы будем выглядеть, как мы будем любить друг друга, как мы будем жить на грядущей пенсии. Фантазируем образно, не скупясь на эпитеты, которые в ином случае показались бы обидными или даже оскорбительными. Но сейчас они сопровождаются громким смехом, потому что мы не верим, никак не верим, даже не представляем, что с нами может такое произойти - шестьдесят четыре!
Да, нет, же -это у них, у стариков, такое случается, у бабушек и дедушек, бывает, и шестьдесят четыре, и восемьдесят два, и инфаркт, и инсульт. А мы, а мы, навсегда останемся молодыми! Какая старость! Мы в нее не верим! Представить себе невозможно! Моя красавица - седая, а я - согбенный с палочкой? Что за глупость! Мы хохочем над этим и наслаждаемся своей юностью...
Где-то, подспудно, мы понимаем, подсознательно чувствуем, что старость придет к нам, но это кажется так нескоро, так далеко, как до соседней галактики. Поэтому нам совсем не страшно, а, наоборот, смешно представлять себя старыми, обременными старческими немощами и болезнями.
Не, мы все-таки не можем поверить в то, что когда-нибудь состаримся. Нет-нет, мы навсегда останемся такими молодыми и красивыми как сейчас. Ну, соглашаюсь, что станем не старше, а взрослее. Я буду крепче, сильнее, более широкоплечим, покину ненавистную школу, стану независим от родителей, отпущу себе длинные волосы и бороду, типа, как у Леннона. Ее фигура станет более женственной, отчего ее тонюсенькая талия будет казаться еще тоньше, а волосы станут намного-намного длиннее и дотянутся до самого пола...
Нам весело, радостно и мы даже не помышляем что нас когда-нибудь настигнет омерзительная старость. Никаких артрозов, неврозов, циррозов, ожирения и диабета! Этого даже в мыслях нет...

Ну, вот, и прошли сорок девять лет. Мы их прожили, вопреки нашим мечтаниям, порознь. Да и, собственно говоря, мы как-то и не заметили, что они прошли. Годы пролетели, пронеслись, как вагоны скорого поезда, где каждый вагон осыпал нас, поднятой им пылью. Осыпал так, что скоро мы покрылись этой пылью настолько, что и узнавать друг друга перестали. Мы изменились настолько, что нас уже ничего не объединяет и не притягивает друг к другу. Это ужасно, противно, даже страшно как-то, но это факт.
Первая любовь осталось там в 1975 и осталась там навсегда..
И толь ко закрыв глаза, отрешившись от реального мира, я могу ворваться туда, в далекий семьдесят пятый год, где мы были юны, влюблены и счастливы...

Не знаю почему я потянулся к старым записным книжкам

И, действительно, ну почему, почему я потянулся к старым записным книжкам...
Не скажу, что я забыл ее, мы расстались, пусть, с трудом, пусть с грустью, но без обид, по взаимному согласию. Она решила, что мы друг другу не ровня и разница в возрасте слишком велика для супругов. Я понимал - да, она права, но не принимал этого. Ее слова: «мне будет шестьдесят, а тебе только пятьдесят два» мне были совершенно неясны. Да, когда тебе двадцать пять, то просто невозможно представить, что тебе, когда-нибудь стукнет пятьдесят. Это кажется бредом, нелепостью, вымыслом! Молодость представляется такой бесконечной, такой, будто ей никогда и не будет конца. К тому же, с моих двадцати пяти, что шестьдесят, что пятьдесят два особенно не различались и казались однозначно глубокой старостью. Я не понимал ее слов о разнице в темпераментах. Я ничего не понимал из того, что она пыталась мне втолковать и уяснил лишь одно - она хочет выйти за другого, за того, кто старше ее. Тем паче, что он маячил на горизонте. И решил - ну и пусть! Раз ей так лучше. Ведь, когда любишь, хочется сделать любимого счастливым.
Да, было больно, было обидно, как в детстве, когда тебе говорят: «Ты еще маленький», но любовь в моем сердце не угасла, а затаилась а одном из потаенных его уголков.
Поэтому память о ней постоянно была со мной, в тайниках моей памяти. Время от времени она всплывала на поверхность, бередила чувства и воспоминания, но только для того, чтобы также неожиданно исчезнуть, в сумеречной зоне разума.
Но в тот день я настойчиво рылся в старых бумагах в надежде раскопать ее адрес.
Зачем?
Не знаю...
Некая идефикс увидеть ее упорно заставляла меня перебирать хрупкие пожелтелые листочки, на которых от времени уже повыгорали чернила. Еще бы - почти сорок лет прошло!
Хотя за эти годы мы однажды случайно встретились буквально лицом к лицу. Это было лет двадцать назад...
Я был с женой, она с родными. Мы шли навстречу друг другу и я заметил ее издалека, но не узнал. И только поравнявшись с ней и, увидев эти волосы вблизи, понял, что это она. Она пополнела, и одета была совсем не так, как тогда, когда мы были вместе. Пятьдесят лет для женщины это - возраст! И этот возраст отложился на ее лице, и я бы наверное никогда не признал бы в ней своей «француженки», но волосы! Они не постарели! Они остались такими же золотистыми и блестящими, как были тогда. Я не решился окликнуть ее и, сделав вид, что споткнулся, дабы не вызвать подозрения у жены, долго-долго смотрел ей вслед.
Ах, эти волосы! Расхожая фраза, но не могу не произнести ее. Никогда, нигде, и ни у кого я не встречал таких мягких пушистых волос.
А теперь, что с ней теперь? Ведь прокатилось еще почти двадцать лет. Этот вопрос не давал мне покоя.
Поэтому я перетрящивал свой ящик секретера в надежде, что ее адрес где-нибудь да сохранился. Визуально я помнил, и дом, и квартиру, но, глянув на карту, не смог сориентироваться. Новые Черемушки, ставшие уже нк этому времени старыми, районом, заполненным, нелюбимыми русским народом, одинаковыми пятиэтажками. Поэтому даже просмотрев видео улиц на яндекс картах, я так и не узнал нужного мне дома. Смутные воспоминания теснившиеся в моей голове рисовали крайний подъезд, еще какой-то, точно такой же, дом слева и широкий двор между ними. Помню, что вечерами, проходя от метро домой, мы шли мимо какого-то магазина, потому что там был единственный на улице фонарь. Но все это было таким нереальным, таким сказочным, будто бы я вспоминал не свою жизнь, а какой-то, сто лет назад виденный, фильм.
Поэтому вот так, навскидку, приехать, чтобы разыскать ее, я не решался. Тыкаться, как слепой котенок в незнакомые двери, пугать, вечно боящихся воров, малоимущих людей, наполняющих старые хрущобы, я не желал. Хотя даже, если бы я отыскал ее адрес, не было никакой гарантии, что она до сих пор живет там, а не переехала куда-либо. Мысль о том, что она умерла, подспудно, пугала меня, ведь она была на целых восемь лет старше. Старше давно умершей Нурхаят и Олечки Юдевич, но я гнал ее прочь, успокаивая себя тем, что женщины живут долго и в моем окружении есть ее ровесницы, которые многим молодым дадут фору...
Короче я надеялся найти ее адрес... Надеялся... И нашел...
Нашел листок, вырванный из записной книжки и скомканый моей матерью, не одобрявшей моей связи «со старухой», как она выражалась, будучи при этом на пять лет старше моего отца.
Ну, в общем, имея адрес, я без труда нашел этот дом, который за прошедшие годы зарос кустами и деревьями настолько, что казался необитаемым. Да и двор ныне показался мне гораздо меньшим, чем тот, который я хранил в своей памяти. Правда, пришлось постоять перед подъездом минут пятнадцать из-за, наставленных в последние годы домофонов, пока не пришел какой-то нерусский разносчик рекламы и не отрыл мне дверь.
И вот я перед кнопкою звонка. Замираю, в надежде ощутить волнение или сердцебиение, но не чувствую, ни того, ни другого, как будто бы я пришел к торговцу пользованными вещами, а ни к женщине с которой, пусть и не так долго, но был счастлив. Очень счастлив...
Наверное, она здесь не живет - решил я и нажал кнопку. Через секунду-другую еще и еще, пока не услышал девичий голос «Кто»?
Не знаю, как у меня это вырвалось, как смогла родится такая фраза в моей голове, но, видимо недаром, я называю своих подруг бабками не только за глаза, но и в лицо, поэтому я, неожиданно для себя, выпалил: «баба Ира дома?»
Все затихло, пауза затянулась настолько долго, что я уж подумал ретироваться, но тут замок щёлкнул и в дверях...
Мне навстречу вышла моя «француженка» с такими же золотистыми пушистыми, невесомыми волосами, с такими же губками бантиком, которые я так любил целовать. У меня помутилось в глазах, мне подумалось, что она не постарела, а даже помолодела... Но только на краткий миг, потому что она везла перед собой инвалидную коляску в которой помещалось то, что осталось от моей «француженки». Исхудавшая седая старушка, скорчившаяся в неестественной позе, с безжизненно повисшими руками и отсутствующим взглядом. Ох... В такие моменты понимаешь что смерть для старика не кара, а избавление. Я смотрел на нее, смотрел, но не видел, потому что какие-то дико дурные мысли носились в моей голове. Я стоял истуканом не зная, что и сказать, и что предпринять, и, как сквозь туман, донесся голос, который вернул меня в наш мир, в реальность.
- У бабушки год назад случился инсульт, она теперь, и не ходит, и не говорит, да и почти никого не узнает...
Я опустился перед креслом, уткнув голову в ее костлявые колени и зарыдал, скорее завыл, очнувшись только тогда, когда понял, что ее платье под моим лицом промокло насквозь.
Я поднялся.
Внучка пристально смотрела на меня, наверное, пытаясь понять кто я такой, и не найдя ответа спросила: «а вы давно не видели бабушку»?
- Сорок лет! - хрипловато ответил я, отфыркиваясь от слез и соплей.
- Сорок лет - задумчиво повторила она, видимо, стараясь представить, а что же это такое сорок лет?
- Можно я пройду - неожиданно для себя самого, спросил я.
- Да - донеслось в ответ.
Зашел на кухню, вспомнив как там я играл с Димкой, мешая маме готовить обед, как смеялась она, глядя на нашу возню и кричала, силясь перекричать нас - «только плиту не сбейте, только плиту...»
Зашел в комнату, где когда-то лежала ее старая и больная мать. Ей было за восемьдесят, она плохо ходила, еще хуже видела, поэтому почти никогда, в те дни, когда я был в их доме, не покидала своей комнаты
Да... многое изменилось у них за эти годы, но плита, хоть и новая, осталась на том же месте, да и новый шкаф стоял на месте прежнего...
Господи, ну как же так - пронеслось в голове, - как же так вышло...
- Ладно, девочка, я пойду - пробурчал я - мне это надо как-то пережить, перечувствовать... И добавил - и перепить, наверное, тоже...
Я направился к выходу и, уже, у самой двери, прощаясь, оглянулся на Ирину, заметив, что ее голова уже не свисает вбок, ее глаза смотрят точно на меня и взгляд, внезапно, стал осмысленным...
Я вздрогнул, напрягся чтобы сказать...
Но это длилось всего мгновение, взгляд потух, голова безжизненно склонилась набок...