Не родственники, не супруги, даже не друзья детства. Четыре года назад она увидела инвалида в богом забытом селе, без ног, средств к существованию, близких людей, — и не смогла жить дальше, сделав вид, что всё забыла.
«Игорь, перестань крутиться, не нервничай, — сильные руки Игоря, кажется, так сильно впились в колёса каталки, что вот-вот их оторвут, — я сейчас сама всё расскажу, а то ты так нервничаешь, что к утру не управимся».
«Чуть не разорвало на сто маленьких Лилечек»
Четыре года назад Лилия проводила сына, выпускника вуза, в Москву, на постоянную работу. Осталась одна. Появилось время для общения с друзьями.
«Звонит Светка, — вспоминает Лиля, — подружка детства. Говорит: „Помнишь Игоря? Ну, я в него ещё влюблена была в училище. Представляешь, ему ноги ампутировали, живёт в каком-то ауле. Один, все его бросили“».
Лилия согласилась составить компанию Свете — доехать от Челябинска до границы с Казахстаном, посёлка Каракульского, куда после смерти родителей и продажи части дома родной старший брат отправил «в ссылку» Игоря Мантурова.
«Я его до этого видела пару раз, зато Светка мне все уши прожужжала, — смеётся Лилия Клестова. — Заходим в халупу, сидит мужик без ног, кругом грязь и вонь, он какой-то немощный и взгляд потухший».
Это не был дом Игоря. Это было жилище соседки, которая взяла инвалида умирать к себе, когда он подписал ей дарственную на свой дом.
«Игорь не был, так сказать, отбросом общества, — Лиля тщательно подбирает слова. — Просто плыл по течению, да, выпивал, да, толком не работал. Красивый был мужик, бабы вешались, он и пользовался этим. Потом брат вот переселил на край географии, подальше от Челябинска. Дочь есть, с женой в разводе, общаться они с ним не хотят».
Когда у Игоря началась гангрена, он даже не заметил. Ноги пришлось ампутировать полностью — и это в 45 лет. Немощный, безвольный человек подписал соседке дом — она ведь выхлопотала ему пенсию, то есть собрала все справки. Переехал в её семью. Его никто не выгонял, но и не кормили, не ухаживали, брали часть пенсии. Жил за ширмой на кухне. Таким и увидела его Лиля.
«Меня чуть не разорвало на сто маленьких Лилечек — я знала, что бросить человека умирать не смогу. Вернулась в Челябинск, стала обзванивать соцзащиты, искать ему комнату, врачей, обустраивать быт, договариваться с социальным такси».
Светкины переживания закончились: она поплакала и выбросила однокурсника юности из головы.
«Чтобы жить»
Лиля предложила Игорю бросить «чёртово захолустье» и вернуться в Челябинск, где он прожил 45 лет жизни. Игорь колебался, сомневался, хотел, но боялся: где жить, на что, как. Лиля кое-как нашла комнату на первом этаже: почему-то квартиросдатчики едва не падали в обморок, когда слышали, что жилец — инвалид-колясочник, и отказывали. У Игоря буквально сыпались зубы — договорилась на лечение и протезирование практически за копейки. Нашла ему мебель — собрала у своих друзей. Обежала соцзащиты и комплексные центры обслуживания инвалидов, договорилась с бесплатной сиделкой. «Работаю двое суток через двое, — объясняет Лиля. — Вот с работы прихожу — и занимаюсь делами Игоря. С сыном так не возилась, с Игорьком больше. Он большенький всё же мальчик, да и вредненький».
У Игоря с самолюбием всё в порядке. Он не принимает никаких денег от Лили и её друзей. Помощь «ногами» — сходить за него куда-то, съездить — да, необходима. Живёт на свои — пенсию около 14 тысяч, минус из неё 6 тысяч за комнату. Опять же Лиля учит экономить: покупать не готовые пельмени, например, а немного фарша и картошки и варить суп. Услуги за лечение зубов разбили на два месяца: иначе Игорь бы не потянул, 6 тысяч отдать за раз ему не под силу.
В соцзащите сказали, можно получить единовременную помощь в сумме 2 тысячи рублей. Но для этого нужно привезти справку с предыдущего места жительства, что он её там не получал. Запрос соцзащита делать наотрез отказалась: поезжайте сами и привозите. Лиля посчитала: попросить знакомых, оплатив им бензин, чтоб свозили на край света, в Каракульское, обойдётся аккурат в эти же две тысячи. Такая вот социальная выплата.
«А тут эпопея была с коляской, когда Лиля заявление писала, чтоб мне новую, мобильную модель выделили, — Игорь возмущён так, что рассказывает об этом сам. — Мы пришли на комиссию, и женщина смотрит почему-то на Лилю и говорит, а зачем, мол, ему нужна коляска такая мобильная, пусть ездит на кресле, вы же его возите. Лиля говорит: как зачем, чтобы жить! Ему всего 49 лет. Всего! Как человек не может из дома выехать, если я на работе, его вывезти некому. В четырёх стенах сидеть, даже по двору не прокатиться — вы не понимаете?»
Лиля умеет убеждать. У Игоря новенькая, современная, лёгкая электрокаталка, на которой он легко ездит сам, без помощи. «Только не по ступенькам», — уточняет Игорь.
«А потом Игорь лёг на протезирование, — рассказывает Лиля. В центре помощи инвалидам, где мы разговариваем, тихо: сотрудники наслушались подобных историй и предпочитают не встревать в беседы. — В общем, захожу в палату — а посещение там строго с 17 до 19 часов. Вонь стоит такая, что глаза режет. Я говорю, в чём дело, люди что, не моются, палаты набиты битком? Нет, оказывается, действительно не моются: мыться можно строго с 17 до 19, и именно в это время посещение родственниками, и только в это время ужин, и строго с 5 до 7 вечера можно спуститься вниз, чтобы покурить. Тот, кто первый занял душ, вымоется, остальные — нет».
Лиля привыкла: вся её помощь Игорю на протяжении четырёх лет выглядит, как борьба: с чиновниками, соцработниками, медперсоналом… Особенно усиленно приходится бороться, почти драться и ругаться, когда нужно собрать очередную кипу справок.
«Для меня слово «нет» давно звучит, как «фас», — Лиля не шутит, это горькая правда жизни, — пошла по коридорам искать санитарку, выяснять, почему человек не может вымыться в 19:30 или 20 часов. Он что, раб? Прокажённый? Оказалось, потому что санитарка в это время моет пол в отделении и может зайти в душевую набрать воды. Может зайти — а может и не зайти». Лиля чуть не лопнула от злости и несправедливости, а санитарка без слов согласилась пустить больных мыться. Оказывается, никто её за все эти годы не просил, люди молча сносили унижение и подчинялись нелепому закону отделения.
Лиля устала удивляться и поражаться глупости и безумию законов: Игорь каждые 2 года должен подтверждать инвалидность. Ему дали группу не пожизненно: наверно, грустно говорит Лиля, ВКК думает, за 2 года ноги снова могут вырасти. Или случай буквально на днях. В городе проходил какой-то очередной фестиваль из серии «инвалиды и неинвалиды — все люди равны». Народ собрали в 13. Само мероприятие должно было начаться в 14. Началось в 15. Два часа под палящим солнцем, не имея даже возможности выпить чаю или сходить в туалет, колясочники ждали начала. Среди конкурсов были такие, как, например, подъём по лестнице. А большой чин от администрации приветствовал всех с трибуны: очевидно, чтоб стать ещё выше инвалидов. Народ повозмущался и забыл. Лилия своё мнение высказать не побоялась.
«А как-то Игорь попросил соцработницу, что приходит к нему убираться, отправить письмо по почте, запрос на справку очередную, — говорит Лиля. — Она взяла, а назавтра назад принесла: извините, отправьте сами, у нас нет, оказывается, в конторе конвертов, а свои деньги вложить не могу, мало получаю». Отправила Лилия. Она всё делает сама, всё возможное. И даже больше.
Но больше всего удручает и раздражает, говорит Лиля, когда чиновники и просто посторонние люди пытаются понять, кем же они друг другу приходятся. Даже не так: зачем ей, посторонней женщине, не сестре и не жене, не одинокой, а имеющей семью, нужны эти заботы, тревоги, беготня и головные боли?
«Когда я объясняю, что это чистой воды альтруизм, что нельзя пройти мимо, бросить человека умирать, почти никто не верит, — объясняет Лилия Клестова. — Меня прямо спрашивают, у него что, медаль «Первый парень на Чукотке»? Или золотой горшок где-то зарыт? Ну не может, не может человек, существо подлое и корыстное, помогать просто так, от чистой души, не имея ничего взамен».
Год назад, 9 мая, Игоря сразил инсульт. Врач прямо сказал Лиле: не думаю, что он полностью оправится, говорить внятно точно не сможет. Игорь не мог произнести ни одного слова, даже своего имени, кроме одного: Лиля. Её узнал и позвал сразу, как только более-менее оклемался.
«Если бы это случилось там, в посёлке, возможно, его бы и не спасли, — говорит Лиля. — Здесь город, и больницы лучше, врачи профессиональней, и шансов выжить у инвалида больше».
У Игоря есть все условия для более-менее нормального существования. Он окреп духом. Говорит, как-то раз Лиля ещё на старой коляске нечаянно его опрокинула. Он упал, как мешок. Сейчас, посещая плавательный бассейн (опять же Лиля выбила абонемент), бросив курить и занимаясь на спецтренажёрах, мужчина подкачал мышцы. Лиля снова, ещё до новой каталки, выронила ручки от кресла. Но он не упал, а оттолкнулся руками от земли и сел назад.
«У нас есть одна-единственная забота, мечта и надежда, — говорят Игорь и Лиля, — наверняка есть какая-то программа для инвалидов, по которой предоставляется социальное жильё. Мы перерыли интернет, но ничего понять не можем».
А ситуация складывается таким образом: Игорь остался прописан в том домишке в Каракульском, куда вывез его брат. Дом принадлежит соседке, но она его не выписала. Это было единственным условием Игоря, чтоб не стать бомжом. Домом развалившуюся, покосившуюся избу, да к тому же, по словам колясочника, находящуюся аккурат посередине «русско-казахстанского наркоманского трафика», назвать сложно. Даже если бы он вернул дом себе, инвалиду первой группы с высокой ампутацией ног немыслимо прожить в таких условиях. Прописка не челябинская: это область, Октябрьский район. На очередь в областном центре Игоря из-за этого не ставят. Чтобы доказать, что в доме жить невозможно, туда надо как минимум поехать. Кому и на что? Опять Лиле?
«Единственное, что мне предложено, — переехать в дом инвалидов, — говорит Игорь. — Я в прошлом году встал на очередь туда, был 132-м. На днях звоню — всё, я второй. А где 130 человек? Все колясочники были, всех приняли? Нет, говорят, все умерли. Остались вы и ещё один. Скоро заедете». «Если не умрём», — добавляет Игорь.
В доме инвалидов жить он не хочет. Да и Лиля уверена: если поселить туда Игоря, он не выдержит. Общежитие до смерти — не для него. Скука, тоска, одна телепрограмма и телевизор в холле для всех постояльцев, казённое питание и посещение по времени убьют в Игоре главное, что позволило ему подняться с самого дна, — интерес к жизни.
«Он живёт нормальной, полноценной жизнью. Знает всех моих друзей и подруг, — рассказывает Лиля. — Ездит с нами на праздники, вылазки, приглашён в ресторан на все дни рождения и знаменательные даты. Мой круг так к нему привык, что если я прихожу одна, спрашивают: а Игорь где? Он бросил не только пить, но и курить. Посмотрите, как выглядит. И поселить его в дом престарелых и инвалидов? Как можно вообще?»
Игорь не претендует на квартиру, чтобы она перешла ему в собственность. Мечтает, что ему выделят социальное жильё на первом этаже дома для ветеранов и инвалидов, которые строятся в области.
«Мы с друзьями поможем ему всем, — говорит Лиля. — Но на квартиру не скинемся, увы. Столько денег нет».
Источник: АиФ
Похожие статьи:
Новые статьи → Дети особой заботы
Новости → Добрая душа из ортопедического отделения
Новости → Тюремщики позаботились
Новости → Семья инвалидов из Шардары взывает о помощи
Новости → Сила отцовской любви: 95-летний китаец уже 46 лет заботится о своём прикованном к постели сыне
