О Л.А. Панкратовой

Сестра моего деда, Панкратова Любовь Алексеевна, является одной из немногих ныне живущих участников тех событий, которые навсегда вошли в историю человечества и о которых поколение нынешнее узнаёт уже, как правило, в основном на уроках истории. Так сложилось, что ей довелось пройти, наверно, через одно из самых трагических испытаний, доставшихся нашим людям в годы Великой Отечественной войны, - через ужасы ленинградской блокады.
Молодая девушка Люба не была ленинградкой. Она родилась 13 марта 1920 года в селе Монастырщина, что в Епифанском районе Тульской области, на берегах Дона (в тех местах – доступного для перехода вброд даже детям). Детство и ранняя молодость её были связаны с постоянными переездами вслед за сменой места службы отца, кадрового офицера РККА. И так получилось, что после окончания в 1938 году средней школы №8 города Калинина она поступила в уже знаменитую к тому времени Ленинградскую лесотехническую академию.
Учёба шла своим чередом, и к августу 1941 года Любовь Алексеевна уже являлась студенткой 4 курса академии. Находясь на каникулах в Калинине, тогда ещё не прифронтовом, и получив указание прибыть к месту учёбы, вряд ли она могла предположить, какие события последуют в недалёком будущем…
Первое, с чего начался её четвёртый курс, были военно-полевые работы на строительстве укреплений в пригородах Ленинграда. Рядом с сотнями других студенток, женщин, стариков и всех, кто мог держать в руках лопату, под уже начавшимися бомбёжками немцев, в грязи и холоде ранней северной осени она занималась рытьём траншей, строительством заграждений и всем тем, что, как им было объяснено, с гарантией поможет защитить великий город от вторжения врага, если даже (что, по словам политруков, практически невозможно) отдельные немецкие части сумеют приблизиться к его окрестностям. Они приблизились очень быстро, но, вероятно, частичка трудов населения помогла в обороне Ленинграда – фашистской ноги в городе не было.
Вспоминая потом, уже зимой, о тяготах этого осеннего периода, оставшиеся в живых студенты называли их почти отдыхом по сравнению с тем, что началось потом…
После возвращения в город начались обычные трудовые будни. Студенты младших курсов эвакуировались (до тех пор, пока не была занята последняя станция на последней железнодорожной линии, связывающей город с Волховстроем и далее с Большой землёй, - станция Мга. Последние уже сформированные эшелоны стояли много суток в районе Московского вокзала, в конце концов потерявшие надежду люди стали расходиться по домам). Старшие же студенты были привлечены на работу в цеха, срочно оборудованные на базе учебно-производственных мастерских академии. Участок, на котором трудилась Любовь Алексеевна, выпускал ложа для автоматов и корпуса для противопехотных мин (деревянные, в форме пенала). Самым трудным, по её словам, было обеспечить подачу на станок заготовки – длинной пятидесятиметровой доски. Обессилевшие девушки удерживали свободный конец заготовки буквально всем телом, кожа была в непроходящих синяках и ссадинах… Но понимание «всё для фронта – всё для победы» заставляло снова и снова подняться и встать к станку. Как и тысячи других ленинградцев, Любовь Алексеевна и её подруги держались до последнего.
К декабрю 1941 года хлебная норма была снижена до 125 граммов в сутки (так называемая иждивенческая, т.е. для тех, кто уже не мог работать). Рабочая норма – 250 г – тоже спасала мало. Любовь Алексеевна вспоминает: «Назвать хлеб, который мы получали тогда, хлебом в привычном понимании нельзя. Чтобы хоть как-то обеспечить город при отсутствии муки, в него добавляли практически всё более-менее съедобное. Хуже всего были длинные ости от семян овса. Такую пайку невозможно было есть, потому что у всех у нас к тому времени развилась цинга и дёсны сразу же раздирались до крови. Приходилось класть кусок хлеба на лист бумаги и по крошечке выбирать то, что хоть как-то можно прожевать…»
На ленинградских рынках можно было купить много съедобных вещей. В частности, продавали землю из-под сгоревших Бадаевских продовольственных складов. При пожаре имевшийся сахарный песок, расплавившись, частично пропитал землю под фундаментами склада. И цена на эту землю была разной – в зависимости от глубины, с которой она была добыта. Но даже такой «деликатес» позволить себе могли очень немногие – всё более или менее ценное было обменено ленинградцами на еду ещё в первые месяцы блокады. Золото и бриллианты потеряли свою ценность - всему меркой стал только хлеб.
Дойти от общежития до цеха было сложной задачей. На пересечение двора и небольшой рощицы уходило больше часа. И опасностями, подстерегавшими молодых девчонок на этом пути, были не только немецкие обстрелы и бомбёжки. По словам Любови Алексеевны, «лежащие на улице мёртвые стали для нас привычным явлением. Бывало, что за ночь умершего накануне засыпало снегом, и мы ходили прямо по нему – обойти и удлинить свой путь просто не было сил… Самыми страшными для нас были те, которые (по виду) лежали недавно. После ставших известными случаев мы всегда смотрели на их глаза – если на них лежали снежинки и не таяли, мы шли спокойно». О каких случаях идёт речь? Специально прилёгший мог схватить перешагивающего через него человека (а сопротивляться тот уже не смог бы чисто физически) и дальше (и это, увы, правда) просто убить и использовать в пищу. Было и такое… не только героические поступки совершали в то время жители Ленинграда. Многие сходили с ума от голода, многое было такого, о чём не пишут в учебниках истории… Но это не тема настоящего очерка.
Один случай буквально чуть не стоил Любови Алексеевне жизни. Когда она шла с работы, из прилегающей к тропинке рощицы к ней направился какой-то гражданин. Намерения его, по её словам, были вполне понятны. Тогда молодыми девушками подобные типы могли заинтересоваться отнюдь не из-за их женских достоинств. Бежать не было сил, да и бесполезно – «мясники» были гораздо крепче физически. Спасла хитрость: Люба знала, что между рощицей и тропинкой – глубокая канава, не успевшая к тому времени окончательно замёрзнуть, но скрытая поверх тонкого льда слоем снега. Поэтому она остановилась и сделала знак незнакомцу, чтобы тот подошёл ближе. На её счастье, о существовании канавы он не подозревал. Сумел он оттуда выбраться потом или нет, Любовь Алексеевна не знает, наяву его больше не видела, но много раз вставало перед её глазами это полубезумное, с типичным блеском на губах лицо…
Многое ещё может рассказать Любовь Алексеевна о тех событиях. Невозможно со спокойным сердцем слушать эти воспоминания. И лишний раз убеждаешься, с её (и не только её) слов, что выстоять Людям тогда помог их моральный дух и уверенность в победе, как бы выспренно это ни звучало теперь. Ни в одной стране мира и – даже – ни в одном городе Советского Союза (хотя, возможно, последнее утверждение и несколько эмоционально, но, при моём собственном особом отношении к Ленинграду я готов с ним согласиться) не могло подобного произойти. Люди оказались крепче камня в буквальном смысле слова. Лежащие на Пискарёвском и многих других кладбищах и ныне живущие. Не позволившие сбыться гитлеровским планам по стиранию Города с лица земли.
…Потом была эвакуация на Большую землю по Дороге жизни. Был промежуточный эвакопункт на Ладожском озере, где зафиксировали массу тела 22-летней Любови Панкратовой: 27 килограммов. Вместе с зимней одеждой. Было прощание (недолгое – до Кобоны на противоположном берегу озера, всего лишь) между Любой и её подругой, которая села в предыдущий ЗИС, а больше места в кузове не было, тем более что следующая машина отправилась через минуту. И была полынья на семнадцатом километре трассы, в которую этот ЗИС ушёл на глазах Любови Алексеевны за несколько секунд…
И потом была встреча с братом в посёлке Тёплая Гора Пермской области. Увидев родную сестру, он просто прошёл, как мимо незнакомого человека. Что только пронеслось в голове Любови Алексеевны за эти секунды… если родной брат не хочет её почему-то видеть, пусть хотя бы скажет, может, ему что-нибудь известно об их отце – командующем Западным укрепрайоном (и, как потом станет известно, погибшем в первый день войны)? Окликнула его, он мгновенно обернулся, вздрогнув… оказывается, узнать сестру он смог только по голосу. Внешность её стала неузнаваемой за полгода…
… Молодость взяла своё, переживший нечеловеческий стресс организм пошёл на поправку. Любовь Алексеевна закончила эвакуированную к тому времен на Урал Лесотехническую академию, по распределению попала в подмосковный город Химки, работала инженером-технологом. Прожила вполне интересную и насыщенную жизнь, да и сейчас активно сотрудничает с местным комитетом участников блокады и ветеранов войны. Единственное, что её тревожит, - то, что поколение современной молодёжи без интереса (на её взгляд) относится к событиям тех дней, не понимая, что именно тем людям они обязаны вообще самим фактом собственного существования. Но хочется верить, что понимание вернётся, и оно возвращается уже, только самое главное - чтобы это не произошло слишком поздно…
Поклонимся же людям, выстоявшим, выдержавшим выпавшие на их долю нечеловеческие испытания. Не позволившим растоптать свободу и достоинство. И вспомним о них не только к праздничной дате, а постоянно. Наш долг перед ними – память и глубочайшее уважение во все времена.