Блог клуба - Наследие

Картина «Неравный брак» была высоко оценена критиками, ее приобрел известный коллекционер, у которого впоследствии ее выкупил российский меценат Павел Третьяков для своей галереи. Долгое время было не совсем ясно, кто же был прототипом персонажей полотна Пукирева. По одной из версий, тематику для написания картины Пукиреву подсказал его друг, чья юная возлюбленная была выдана замуж за взрослого состоятельного мужчину с высоким положением в обществе. Но другой современник художника и его друг в своих записях указывает на то, что на картине изображена возлюбленная самого Пукирева — юная девушка по имени Прасковья Варенцова, которую родители выдали замуж за богатого старца. При этом уточняется, что шафер, стоящий позади заплаканной невесты, это и есть сам художник — Василий Пукирев. Образ молодого мужчины действительно точно передает черты лица самого художника, поэтому считается автопортретом. Но даже учитывая это обстоятельство, главные участники венчания все равно оставались загадкой.

Обе эти версии имели как своих последователей, так и критиков, до тех пор, пока в 2002 году в руки к экспертам Третьяковской галереи не попал старинный рисунок, выполненный карандашом в начале XX столетия. На рисунке художника Сухова была изображена пожилая женщина, а внизу имелась надпись, указывающая на то, что это Прасковья Матвеевна Варенцова, с которой художник Пукирев 44 года назад написал свою самую знаменитую картину. Лицо женщины, хоть и постаревшее, имело явное сходство с героиней знаменитого полотна, а дата рисунка (1907 год) не оставляла сомнений в том, что это действительно та самая юная невеста. После изучения имеющихся документов удалось выяснить, что Прасковья Варенцова была возлюбленной художника Пукирева, но ее семья не приняла предложения художника. Ей выбрали в супруги престарелого князя Цицианова.

Что же касается дальнейшей судьбы героев картины, то известно лишь, что Прасковья Варенцова доживала остаток дней в одной московской богадельне — благотворительном заведении, где проживали бедные люди, не способные сами о себе позаботиться. Об этом поведал все тот же карандашный рисунок, где указано, что изображенная на портрете Прасковья Варенцова проживает в московской богадельне. Почему невеста богатого князя спустя десятилетия оказалась без средств к существованию, осталось загадкой. Что касается самого художника Пукирева, то он так и не женился.

Возможно, именно личная драма послужила причиной того, что картина получилась удивительно реалистичной и впечатляющей. Современники художника вспоминают, что эта работа Пукирева стала резонансной и широко обсуждалась не только в художественных кругах, но и в российском обществе. Но, увы, это произведение стало единственным выдающимся полотном художника — остальные его работы не имели такого успеха и малоизвестны.(с)

Сыро, душно в избе Ермолиных. За столом у маленького окна, в свете смрадно коптящей лампы, шорничают старик Ермолин вместе со старшим сыном Терёхой. Жена Терёхи, крутобокая Анфиска, гремит ухватами, переставляя чугунки. Старуха уже несколько дней как отправилась с товарками по куски.

Рябой низкорослый Петруха мечется «по хозяйству» со двора в избу, украдкой поглядывая в угол, где на нарах, за грязной ситцевой занавеской, лежит его Матрёнка, родившая накануне девочку-первенца. Дочка слаба и не хочет брать затвердевшую грудь. Матрёна обтирает маленькое сморщенное личико, с тревогой вглядывается в мутные глазки и упорно мажет поджатые губки прозрачным молозивом.

— Хватит избу студить, — ворчит Анфиска, злая оттого, что всю бабью работу теперь править ей одной.

— А и правда, займись делом, овин-то как растряс, — поддержал жену Терёха, — налетит, всю солому раскидает.

Но Петруха будто не слышит, отодвинув занавеску, наблюдает за женой и дочкой.

— В Грачи везти надо, — подняла на мужа заплаканные глаза Матрёна, — помрёт дитятко.

— Ишь удумала, в Грачи, в такую позёмку. Лукьяниха вчера сказывала, что не жиличка дочка ваша, чего уж лошадь-то гонять, — Анфиска с сердцем стукнула ведром.

— Добро бы паренёк, а то девка, лишний рот.

— В Грачи везти надо, — упрямо шепчет Матрёна.

Она поднялась, пошатываясь, чёрные круги застилали глаза.

— Поднялась и хорошо, будет бока отлёживать. Я своих рожала и сразу в поле, а ты второй день прохлаждаешься.

— Иди, запрягай, — тихо, но твёрдо повторила молодая мать, глядя на растерявшегося мужа.

— Терёха, а Терёха, будто и не слышишь. Надумала наша тихоня в гости к родителям ехать, нашла время.

— Не дури, Мотька, — подал голос старик Ермолин, — сказано же, позёмка. Не хватало лошадь угробить.

— Иди, запрягай, — Матрёна подхватила ухват и замахнулась на мужа.

Терёха подскочил, попытался выхватить рогач у обезумевшей молодой матери, но та замахнулась и на него.

— Подойдёшь — убью! — будто срезала.

Шмыгнув носом, Петруха выскочил во двор, в стылую снежность, и направился к сараю. Матрёна быстро оделась, закутала девочку в одеяльце, старый тулуп и вывалилась за порог, жадно хватая воздух открытым ртом.

— Поторапливайся, увалень! — перекрикивала она вой метели, подгоняя копошащегося Петруху. В белом крошеве разгулявшейся вьюги не разглядеть накатанной дороги. Низкие крестьянские дроги с трудом везёт старая худая лошадёнка, огромные сугробы могильными холмами возвышаются вокруг.

«Богородица, спаси мою девочку, — шепчет женщина, склонившись над прижатым к телу младенцем, — обещаю, не буду сетовать на долю свою, приму Петра в своё сердце, только спаси».

Пётр гонит и гонит лошадку, быстрее, быстрее, дальше от дома, от страха, который испытал, глядя в изменившиеся враз глаза Матрёны. «Ишь, сбесилась баба».

Но картинка замахнувшейся ухватом жены почему-то перестаёт пугать, какая-то неведомая сила зарождается в душе Петра. Он оглядывается на жену и вспоминает, как тихо шептались ночами, поглаживая округлившийся живот, как ждали разрешения.

«Богородица, помоги. Петруша, миленький, быстрее», — маленькое тельце, прижатое к груди, забилось в судорогах.

«Подумаешь, девка, будут и парни. Эту бы спасти».

— Но, но, родимая! Грачи вынырнули чёрными шапками крыш.

— Куда? — крикнул Пётр жене, перекрикивая буран.

— К Захаровне, быстро, отходит уже. Матрёна не стала дожидаться, пока муж привяжет лошадь, влетела во двор, чуть не сорвав калитку. Нащупав скобу, обмотанную тряпицей, дернула дверь и с порога заголосила.

— Ну, ну, молодка, чего ревёшь, дай-ка посмотрю, — знахарка умело размотала свёрток, положила на лавку бесчувственное тельце.

— Не знаю, получится ли, припозднилась ты.

— Вчера только разрешилась, грудь не берёт. Повитуха сказала, что не жиличка, — Матрёна давилась громким плачем.

— Какая грудь, не реви, не реви, недосуг на слёзы время тратить. Скажи своему мужику, чтобы принёс дров с поленницы и шёл вон, не мужицкое дело. Пусть за воротами ждёт.

Старуха заправила за платок выбившиеся седые космы, подвязала чистый передник, ополоснула руки и принялась замешивать ржаное тесто.

— Бабка, не дышит, — Матрёна теребила синее рахитное тело девочки.

— Дышит, дышит, отстань от ребёнка, брось дров в печку, да не надо много, угли горячие ещё. Да посуше выбирай, надо, чтобы быстрее прогорело. Старуха между тем обмазывала малышку тестом, оставляя свободными лишь нос и рот.

— Как в печь суну, ты меня спрашивай: «Что печёшь?» Поняла?

Матрёна кивала, с ужасом наблюдая за действиями Захаровны. Когда угли дотлевали, старуха уложила девочку на хлебную лопату, привязала тряпицей и сунула в печь.

— Что печёшь? — еле выдавила из себя молодая мать.

— Сушец пеку, — ответила старуха, вынимая младенца.

Не успела Матрёна выхватить дочку, как старуха опять сунула лопату на тлеющие угли.

— Что печёшь? — пробормотала несчастная молодка, заметив подмигивания знахарки. После третьего раза девочка, наконец, захрипела и разразилась громким плачем.

— Будет жить твоя девчонка. Перепекли, теперь только крепче станет.

…Пётр, не отрываясь, смотрел, как маленькая дочка жадно втягивает сосок жены.

— А давай у твоих жить останемся на первой. Они звали, — шептал он в розовое ушко улыбающейся Матрёны.