Литературный Уголок

Нынче улетели журавли

Нынче улетели журавли
на заре промозглой и туманной.
Долго, долго затихал вдали
разговор печальный и гортанный.

С коренастых вымокших берез
тусклая стекала позолота;
горизонт был ровен и белес,
словно с неба краски вытер кто-то.

Тихий дождь сочился без конца
из пространства этого пустого…
Мне припомнился рассказ отца
о лесах и топях Августова.

Ничего не слышно о тебе.
Может быть, письмо в пути пропало,
может быть… Но думать о беде —
я на это не имею права.

Нынче улетели журавли…
Очень горько провожать их было.
Снова осень. Три уже прошли…
Я теплее девочку укрыла.

До костей пронизывала дрожь,
в щели окон заползала сырость…
Ты придешь, конечно, ты придешь
в этот дом, где наш ребенок вырос.

И о том, что было на войне,
о своем житье-бытье солдата
ты расскажешь дочери, как мне
мой отец рассказывал когда-то.

Агния Барто

Хорошие глаза — это большая редкость......

Хорошие же глаза всегда говорят о разном, смотреть в них — истинное наслаждение. Хорошие глаза не впиваются в тебя, не сверлят взглядом, не издеваются и ничего не требуют, они не смотрят испытующе исподлобья, они не пронзают и не обижают. Хорошие глаза никогда не надоедают, они беседуют с тобой сами по себе, независимо от их обладателя, они ни на что не намекают. В хорошие глаза можно смотреть долго и без стеснения...

("Две повести о любви",
Ирина Денисова)

Люблю мечтать под шум дождя,
Смотреть на капли на стекле,
Люблю побыть внутри себя…
Чтоб чашка кофе на столе.
Я заберусь под теплый плед,
Свернусь калачиком и вот-
Я погашу на кухне свет
И спрячусь в сумрак от забот.
Мне мягко и тепло внутри,
Пушисто и совсем не сыро,
В субтропиках моей любви,
Вдали от тонущего мира.
Там за окошком рассвело,
И девять баллов по шкале ненастья,
А я внутри и мне тепло,
Я словно в раковине счастья
Уютен мой смешной мирок,
Его хочу я разделить с тобою
И если ты совсем промок,
Стучись! И я всегда открою!

http://www.inpearls.ru/585521

Люблю осень, так хочется вобрать в себя всю её красоту.

Фото прошлогоднее)




Октябрь уж наступил — уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей;
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает.
Журча еще бежит за мельницу ручей
........
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,
Из годовых времен я рад лишь ей одной,
В ней много доброго; любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.
................
Как это объяснить? Мне нравится она,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжка клонится без ропота, без гнева.
Улыбка на устах увянувших видна;
Могильной пропасти она не слышит зева;
Играет на лице еще багровый цвет.
Она жива еще сегодня, завтра нет.
................

...очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса..

А. С. Пушкин

У Чехова, говорят, имеется прекрасный рассказ, про который мало кто слышал и авторство которого, возможно, ошибочно приписывают Антону Павловичу.
Среди сотрудников дома-музея Чехова в Ялте долго ходила машинописная копия юмористического рассказа "Подарок", оригинал которого якобы хранился у сестры писателя Марии Павловны Чеховой, потому что она сочла историю слишком пикатной для печати.

* * *

Подарок

Один молодой человек, желающий сделать невесте подарок, после долгого раздумья решил купить ей пару лайковых перчаток. В то же время сестра его купила себе рейтузы. При доставке на дом пакеты перепутали, и пакет с рейтузами был доставлен на дом невесте со следующим письмом:

"Моя милая, посылаю Вам маленький подарок, чтобы доказать, что я не забыл дня Вашего рождения. Выбрал их, полагая, что Вы нуждаетесь в них.
Продавщица, у которой я их купил, показала мне точно такие же, какие она носит сама уже три недели, и они даже не запачкались. Как я хотел бы надеть их лично сам на Вас!
Конечно, многие кавалеры до них дотронутся гораздо раньше меня, чем я увижу Вас в них. Я просил продавщицу примерить их на себе — они выглядели на ней изящно. Я не знаю Вашего размера, но со временем я буду судить об этом лучше, чем кто-либо другой.
После того, как Вы их разносите, они будут легче сниматься, а когда вы будете снимать их, не забудьте каждый раз раздувать их, так как они от пота могут сесть.
Надеюсь, что Вы их примете с таким чувством, с каким я их вам дарю. Наденьте их в ближайшую пятницу на бал. Как я страстно желаю видеть Вас в них! Число поцелуев, которые я запечатлеваю на них с задней стороны, неисчислимо.
Продавщица напомнила мне, что это последний крик моды; носить их нужно не застегивая, полуспущенными, чтобы они слегка болтались.
Целую крепко, что находится в них".

P.S. Авторство Антона Чехова действительно не доказано, но у любимых "чеховских женщин" – жены писателя Ольги Леонардовны и сестры Марии Павловны – была в свое время очень странная традиция, схожая с содержанием рассказа "Подарок": дарить друг другу дешевые дамские рейтузы. Рейтузы не носились, но дарились ежегодно. Розыгрыш в истинно чеховском духе.

Laterne, к творчеству Чехова испытываю нежные чувства, а если и это рассказ мастера, то тут уже любовь на века)) очаровательно милый, тонкий юмор)Добавлено спустя 1 минутуСпасибо, Оля)

Laterne,
Смешной рассказ)) Не верится, что автор этого- Чехов. Но..всё возможно, раз есть объяснение.

За свою недолгую жизнь Чехов много успел..

Родителям и детям — за сорок четыре прожитых года, половину из которых Чехов болел туберкулезом, унесшим его в могилу, писатель не только создал выдающиеся произведения (двадцать томов всемирно прославленной прозы), но и успел сделать колоссально много:

· Построил четыре деревенские школы, колокольню, пожарный сарай для крестьян, дорогу на Лопасню, преодолевая пассивное сопротивление косного земства, надувательство подрядчиков, равнодушие темных крестьян;

· Поставил в родном Таганроге памятник Петру Первому, убедив Антокольского пожертвовать изваянную им статую городу и организовав ее отливку и бесплатную доставку через Марсельский порт;

· Основал в Таганроге общественную библиотеку, пожертвовав туда более двух тысяч собственных книг, и четырнадцать лет непрерывно пополнял ее;

· Во время жизни в Мелихове ежегодно как врач принимал свыше тысячи больных крестьян совершенно бесплатно и снабжал каждого из них лекарствами;

· В качестве земского врача на холере один, без помощников, обслуживал 25 деревень;

· Совершил героическое путешествие на остров #Сахалин , в одиночку сделал перепись всего населения этого острова, написал книгу «Остров Сахалин», доказав цифрами и фактами, что царская каторга – «бездарное издевательство имущих и сытых над бесправной человеческой личностью»;

· Помог тысячам людей (содержание многих из писем Чехову в каталоге собрания сочинений формулируется так: «Благодарность за полученные от Чехова деньги…», «Благодарность за содействие в получении службы…», «Благодарность за хлопоты о паспорте…» и т. д.

В разоренном и обглоданном Мелихове посадил около тысячи вишневых деревьев и засеял голые лесные участки елями, кленами, вязами, соснами, дубами и лиственницами; на выжженном пыльном участке в Крыму посадил черешни, шелковицы, пальмы, кипарисы, сирень, крыжовник, вишни и прекрасный цветник.

В записной книжке Чехов оставил такие строки: «Мусульманин для спасения души копает колодезь. Хорошо, если бы каждый из нас оставлял после себя школу, колодезь или что-то вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно»

Laterne,
Выдающийся был человек.
Как бы этого хотелось..Хотя бы каждый стремился быть хорошим человеком, не обижал других

Иосиф Бродский. Пятая годовщина.

Падучая звезда, тем паче — астероид
на резкость без труда твой праздный взгляд настроит.
Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит.
Там хмурые леса стоят в своей рванине.
Уйдя из точки «А», там поезд на равнине
стремится в точку «Б». Которой нет в помине.
Начала и концы там жизнь от взора прячет.
Покойник там незрим, как тот, кто только зачат.
Иначе — среди птиц. Но птицы мало значат.
Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью.
Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью.
Оцепеневший дуб кивает лукоморью.
Там лужа во дворе, как площадь двух Америк.
Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик.
Неугомонный Терек там ищет третий берег.
Там дедушку в упор рассматривает внучек.
И к звездам до сих пор там запускают жучек
плюс офицеров, чьих не осознать получек.
Там зелень щавеля смущает зелень лука.
Жужжание пчелы там главный принцип звука.
Там копия, щадя оригинал, безрука.
Зимой в пустых садах трубят гипербореи,
и ребер больше там у пыльной батареи
в подъездах, чем у дам. И вообще быстрее
нащупывает их рукой замерзшей странник.
Там, наливая чай, ломают зуб о пряник.
Там мучает охранник во сне штыка трехгранник.
От дождевой струи там плохо спичке серной.
Там говорят «свои» в дверях с усмешкой скверной.
У рыбной чешуи в воде там цвет консервный.
Там при словах «я за» течет со щек известка.
Там в церкви образа коптит свеча из воска.
Порой дает раза соседним странам войско.
Там пышная сирень бушует в полисаде.
Пивная цельный день лежит в глухой осаде.
Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади.
Там в воздухе висят обрывки старых арий.
Пшеница перешла, покинув герб, в гербарий.
В лесах полно куниц и прочих ценных тварей.
Там, лежучи плашмя на рядовой холстине,
отбрасываешь тень, как пальма в Палестине.
Особенно — во сне. И, на манер пустыни,
там сахарный песок пересекаем мухой.
Там города стоят, как двинутые рюхой,
и карта мира там замещена пеструхой,
мычащей на бугре. Там схож закат с порезом.
Там вдалеке завод дымит, гремит железом,
не нужным никому: ни пьяным, ни тверезым.
Там слышен крик совы, ей отвечает филин.
Овацию листвы унять там вождь бессилен.
Простую мысль, увы, пугает вид извилин.
Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
Там, грубо говоря, великий план запорот.
Других примет там нет — загадок, тайн, диковин.
Пейзаж лишен примет и горизонт неровен.
Там в моде серый цвет — цвет времени и бревен.
Я вырос в тех краях. Я говорил «закурим»
их лучшему певцу. Был содержимым тюрем.
Привык к свинцу небес и к айвазовским бурям.
Там, думал, и умру — от скуки, от испуга.
Когда не от руки, так на руках у друга.
Видать, не расчитал. Как квадратуру круга.
Видать, не рассчитал. Зане в театре задник
важнее, чем актер. Простор важней, чем всадник.
Передних ног простор не отличит от задних.
Теперь меня там нет. Означенной пропаже
дивятся, может быть, лишь вазы в Эрмитаже.
Отсутствие мое большой дыры в пейзаже
не сделало; пустяк: дыра, — но небольшая.
Ее затянут мох или пучки лишая,
гармонии тонов и проч. не нарушая.
Теперь меня там нет. Об этом думать странно.
Но было бы чудней изображать барана,
дрожать, но раздражать на склоне дней тирана,
паясничать. Ну что ж! на все свои законы:
я не любил жлобства, не целовал иконы,
и на одном мосту чугунный лик Горгоны
казался в тех краях мне самым честным ликом.
Зато столкнувшись с ним теперь, в его великом
варьянте, я своим не подавился криком
и не окаменел. Я слышу Музы лепет.
Я чувствую нутром, как Парка нитку треплет:
мой углекислый вздох пока что в вышних терпят,
и без костей язык, до внятных звуков лаком,
судьбу благодарит кириллицыным знаком.
На то она судьба, чтоб понимать на всяком
наречьи. Предо мной — пространство в чистом виде.
В нем места нет столпу, фонтану, пирамиде.
В нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде.
Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох.
Не подгоняй сих строк: забуксовав в отбросах,
эпоха на колесах нас не догонит, босых.
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.

Бродский не мой поэт, не полностью поняла стих, думаю стих о человеке который много пережил, не знаю права или нет?

в СССР и эмигрировал.

Ελλά,
Сильное стихотворение. Правильный поэт. Не всё понятно, но здесь на уровне чувств

Три солнца

Юрий Со

У меня три солнца. И ещё три неба.
Три огромных глаза. И одна душа.
Две судьбы за мною гонятся свирепо.
Три любви склонились, горечью дыша.
Говорите тише. Говорите реже.
Говорите то лишь, что соврать нельзя.
Мне слова бросают, но они всё те же.
Говорите молча, в воздухе скользя.
Обходите дальше. У меня здесь тихо.
У меня здесь мало. Потому – легко.
Звук – подарок неба, мягок, как мастика,
стелется под ноги, мчится далеко.
Имена и лица далеки и близки.
Лишь круги, как будто дерева распил.
Я слагаю строчки с правом переписки.
Адресат не убыл. Адресат не был.
Говорите завтра. Это же так просто.
Маленькое эхо кажется большим.
Зададим когда-то все свои вопросы.
Все под Богом ходим. А потом лежим.