О поездке в специализированный пионерлагерь

…Не устаю озвучивать мысль: Колесо – великое изобретение человечества! Оно, будучи гениально открыто (или изобретено) в своё время и тем самым совершив буквально революцию, позволило человечеству переме¬щаться по поверхности Земли принципиально иным образом, существенно расширив свои возможности и совершив огромный шаг к свободе. Поэтому или нет, но я (да будет позволено вести рассказ от первого лица) всегда с интересом относился к механическим средствам передвижения – от велосипедов до автомобилей, от иг¬рушечных до настоящих. Это увлечение не покинуло меня и теперь.
Возможно, отчасти именно поэтому, кресло-коляска как представитель колёсного транспорта не вызывала у меня, скажем так, морального отторжения. Это средство передвижения «преследовало» меня, начиная со школьной поры (если не считать раннего детства, когда на колясках (кстати: как правильнее – «на» или «в»? вероятно, большого значения не имеет, будет зависеть от контекста) катается подавляющее большинство человечества.
Тогда, в благословенное предперестроечное время, врачами (сперва районным, потом – лечебно-физкультурного диспансера) было выявлено у меня искривление позвоночника, по-научному – сколиоз, вот теперь уже не вспомню, какой степени, но достаточно критичной (II-III, вроде бы), при том, что сопровождался он некоторым смещением межпозвоночных дисков. Никаких конкретных мер по радикальному устранению данных недостатков медицина того времени (как, по-видимому, и нынешняя) предложить не могла, кроме, естественно, занятий лечебной физкультурой (ЛФК), массажа и (как новшество) экспериментальной мануальной терапии. Кроме того, как тогда, так и сейчас у меня наблюдалось снижение остроты зрения вследствие прогрессирующей близорукости (миопия). И вот в целях дополнительной профилактики того и другого (либо обоих заболеваний в совокупности), одним из светил было предложено (читай – настоятельно рекомендовано) максимально ограничить неконтролируемые колебательные вертикальные нагрузки на позвоночный столб, неизбежно возникающие при ходьбе и беге (воспроизвожу формулировку по памяти; видимо, на тот момент это была официальная «установка» отечественной медицинской науки). То бишь по возможности сократить элементарную ходьбу, не говоря уже о беге, а все допустимые нагрузки (в составе комплекса ЛФК) производить исключительно под наблюдением медицинского персонала на занятиях в диспансере. Помимо этого, прописывали ещё и ношение корсета, ну уж от этого я отказался наотрез, зря не зря – теперь уже кто его знает…
Единственным способом реализовать данный врачебный режим было что? Правильно, посадить меня в коляску, чтобы не ходил и тем более не бегал без присмотра. А так как до перевода в школу специализированную, слава богу, дело не дошло, да и не было таких в нашем регионе, то учиться я продолжал там же, где и раньше. Но вот «ходить в школу» в привычном понимании уже не удавалось. Для начала была извлечена из недр сарая и усовершенствована старая, наполовину самодельная коляска, в которой меня (и, вероятно, кого-то ещё и до меня) катали в раннем детстве. Благо, класс это был где-то четвёртый и по массе тела и по габаритам я ещё худо-бедно мог помещаться в переделанное сидение и надеяться, что шасси (колёса от детского трёхколёсного велосипеда) выдержит меня. И вот мы утром спускаемся с четвёртого этажа по лестнице вниз и идём в расположенный во дворе дома сарай (большое удобство, иначе бы пришлось таскать сие достаточно громоздкое транспортное средство вверх и вниз, да и мешало бы оно в квартире). Там меня усаживают в заранее подготовленную коляску и везут в школу (самостоятельно на ней ездить я не мог из-за особенностей конструкции – четыре маленьких колеса, и всё).
От уроков физкультуры я был, понятное дело, освобождён, а в остальном вёл себя так, как и остальные одноклассники. Никогда от школьных дисциплин не фанател, уроки учил скрепя сердце, в общем, всё как обычно. На переменах и раньше никогда особой активности мне не требовалось, в потасовках и азартных играх принимать участие интереса не было, так что, как правило, просто спокойно прогуливался по коридору. Одно время мы частенько с одним из одноклассников стояли у окна в торце коридора, которое выходило на трамвайную остановку, и наблюдали за трамваями, автобусами, автомобилями, разговаривали о них. Впоследствии он стал профессиональным водителем.
После окончания занятий был соблазн смыться пораньше и погулять где-нибудь пешком, самостоятельно. Ну, и выезжать со школьного двора в коляске на глазах у всех тоже было не совсем приятно, конечно. Но, чтобы не огорчать моих, приходилось терпеть. Старался просто немного задерживаться, да и пока переоденусь, пока то да сё…
На прогулки в свободное время меня, естественно, одного тоже никто не отпускал, поскольку на этой коляске самостоятельно, повторюсь, ездить было невозможно. Ну, на прогулках меня это особенно и не напрягало, даже скорее наоборот, было по кайфу. Ездили мы в основном в Яблоневый сад и на набережную. Ну, и ещё одним пунктом, куда приходилось ходить два или три раза в неделю, был Врачебно-физкультурный диспансер, где проводились занятия по ЛФК с такими, как я.
Потом мне это окончательно надоело, прежде всего, конечно, хотелось хотя бы гулять без постоянной опеки взрослых. Но максимум, о чём удалось договориться – о замене коляски на «настоящую», т.е. с большими колёсами, на которой можно ездить самостоятельно. Тем более, что старая стала уже порядком тесновата. Такую удалось надыбать, по-моему, через тот же диспансер, как сейчас помню, бывшую в употреблении, а называлась она «подростковая». (Потом её сдали обратно, вероятно, и сейчас кто-нибудь на ней ещё катается). После того, как я убедительно продемонстрировал своим умение на ней «рокерить» (был в те годы такой термин, по смыслу – гонять, а откуда такое умение возникло – об этом ниже), они стали соглашаться отпускать меня на прогулки без их присмотра. Ну, то есть чаще всего мы встречались с товарищами по школе и сидели где-нибудь на задворках тихих улочек нашего городского центра, тогда практически сплошь занятого домами частного сектора и мало отличавшегося от обыкновенной деревни. У многих, таким образом, тоже были сараи во дворах, где я благополучно оставлял коляску и нормально гулял потом на своих двоих. Правда, один раз меня за этим «засекли» и после этого долго снова гулять не отпускали
Лето мы проводили на даче, там удавалось смыться, например, на речку уже пешком – на совершенно понятном основании: дорога была песчаная, и коляска по ней попросту не ехала. Это, пожалуй, и помогло в том плане, что не разучился ходить совершенно, и когда к старшим классам вроде бы дали временное «добро» на нормальное передвижение, я смог ещё его реально осуществлять, хотя для длительных прогулок всё равно использовал коляску.
Позднее, в период обучения в университете и далее по жизни (до момента событий, описываемых в рассказе «История вопроса») об этом средстве передвижения я уже практически и не вспоминал.

И вот ещё сохранилась в памяти поездка в специализированный пионерский лагерь класса после пятого. Правда, продолжалась она всего неделю, но эта неделя стоит того, чтобы вспомнить о ней отдельно.
Первоначальный шок у меня, подростка, был тогда почище нынешнего – и из-за резкой смены обстановки, и из-за всего остального. До того времени мне ни в каких подобного рода учреждениях бывать не приходилось, даже в детском саду не побывал. Тут же именно по линии ЛФК была предложена льготная путёвка (рублей 10, что ли – цена горбачёвской «поллитры») в специализированный лагерь в Кимрском районе, где было обещано наблюдение, лечение, процедуры и т.п. (как в санатории, но называлось это именно «лагерь»; как сказал один из современных юмористов, «хорошее место лагерем не назовут»). Ну так вот. Решили, что пора мне попробовать самостоятельной (читай – казарменной) жизни, а заодно и здоровье укрепить (как было обещано). И отправили. Добирались до места, как сейчас помню, водным транспортом – «Метеором». Очень мне нравились эти скоростные суда, к большому сожалению, в наши дни на верхней Волге их практически не осталось…
Пассажировместимость у этих теплоходов большая, и нас туда было загружено уж точно больше сотни человек разных возрастов (126? Но могу ошибиться). На берегу, таким образом, по прибытии образовалась толпа, все с сумками, чемоданами и медицинскими бумагами (карты, направления) в руках. Заставляют разбиваться по отрядам (то бишь по возрасту – диапазон от 8 до 15 лет). Для меня всё впервые, непривычно, но кое-как вроде разобрались, стоим, толпимся. Потом стали заводить по очереди в медицинский блок – деревянное одноэтажное здание, очень похожее на то, что в фильме «Добро пожаловать…». Все, конечно, со своими диагнозами, но ходячие, правда, замечал костыли. Личные вещи оставили снаружи; наверно, логичнее было бы сперва определить детей по палатам, позволить минимально устроиться, а затем спокойно и постепенно определить им медицинские назначения и, может быть, осуществить какие-нибудь необходимые перемещения из палаты в палату. Но логика – это дело, видимо, относительное… а может, я просто чего-то недопонимаю и были какие-то иные соображения. Не суть. В общем, сидим в узком коридоре, хорошо хоть не все отряды сразу, знакомимся, но не очень активно пока. У кого-то документы ещё в руках, у кого-то уже их отобрали, вроде надо подходить к столу у окна, где сидит женщина в белом халате, но там толпа, неразбериха. Ждём. Начинают называть по фамилиям, видимо, тех, кто успел отдать документы (и у кого их не успели потерять, а такие были). Названные заходят в одну или вторую дверь и не возвращаются (выход был, как оказалось, с другой стороны). Лично мен ничего не понятно, хотя многие, как видно, бывшие здесь не по одному разу, ориентируются вполне свободно. Через окно вижу, как кто-то уже забирает свои вещи от входа (хорошо, что были надписаны бирки, а то из кучи было бы и не выбрать, промышленность тех лет не баловала разнообразием дорожной продукции) и идут группироваться в сторону; несколько человек, смотрю, подвозят в колясках – откуда они, если все пришли своим ходом? Оказывается, как услышал из разговора, на костылях по территории ходить в принципе не разрешается – вдруг упадёшь и всё такое (а ещё, не дай бог, подерёшься!). Как сейчас, не знаю, но в советском здравоохранении всё было жёстко Ну, думаю меня-то уж точно не касается. Выяснилось, ошибался.
Приходит моя очередь, захожу, мои бумаги разложены уже там на столе (успел отдать). До этого не вчитывался я в них, да и не вчитаешься особо с учётом известной «каллиграфичности» врачебных почерков. Диагнозы свои я знал и так (сколиоз, миопия (не миопатия), ну, плоскостопие до кучи, хотя у кого его нет), вряд ли там могло быть что-нибудь новенькое. Ну, думаю, сейчас пропишут какие-нибудь процедуры – и вперёд. Однако этим не закончилось; осмотрели, и визуально и по снимкам, действительно проговорили про электрофорез позвоночника и ещё про что-то, и стали совещаться по поводу «ограничения подвижности». Спросили, как это обеспечивалось у меня раньше, и, не дождавшись ответа, прочли «передвижение в кресле» или как уж там было написано. Ладно, думаю, вот, блин, и тут, по ходу, от коляски не отвертеться, но не целыми же днями – так, для проформы назначат, и пусть она возле кровати себе стоит. Ага. Тут глаза изучающего мои бумаги дошли наконец до последних записей, где речь шла о плоскостопии, будь оно не ладно. «Во, - говорит, - мы ему заодно и ноги подлечим, хорошо». «Как это», - думаю. Раньше, кроме супинаторов в обувь, никаких вроде средств не было. Оказалось, это то же самое, только гораздо круче. Посадили на покрытую коричневой клеёнкой кушетку, заставили снять сандалии, носки и брюки, и приносят откуда-то из-за шкафа две гипсовые «ступни» наподобие маленьких лонгет. Примерить, типа. Немного велики? Ничего страшного! И начинают приматывать их к моим уже ступням бинтами. Сперва ощущения были вроде ничего, но когда опустил ноги на пол – ого! Бугор посередине гипсовой «подошвы», предназначенный, видимо, оказывать формирующее воздействие на свод стопы, впивался достаточно ощутимо, впечатление было, что стоишь на тоненькой жёрдочке, но хуже; короче говоря, ни стоять, ни тем более ходить было определённо невозможно. «Во попал», - думаю. И они уже стали заниматься другими, а я сижу, как дурак, в одних трусах, на ногах не пойми что, и что вообще делать дальше. Потом вспомнили про меня, кому-то крикнули «Ещё одну подростковую тащи!», и втаскивают в кабинет такую же точно коляску, как видел уже на улице. Сам же я, хоть меня и возили на самодельной дома, в такой, с большими (типа от велосипеда «Салют») колёсами не сидел никогда. «На, чего ждёшь, садись, там уже твой отряд строится на улице». Хорошо сказать – садись. На ноги встать больно, берёшься за коляску – отъезжает (про существование тормозов на ней я узнал после). «Ну что ты, коляски, что ли, никогда не видел? Давай быстрей». И, видя мою неуклюжесть, всё-таки помогли, сунули в руки штаны и всё остальное – «Там оденешься». Спасибо стоявшей рядом медсестре – видя мои беспомощные поначалу попытки самостоятельно поехать на этом чуде техники, выкатила меня на улицу. Тут я запротестовал, хотя слово «протест», пожалуй, звучало бы слишком громко. Просто надо, действительно, представить тогдашнее моё состояние и шок от всего происходящего – начиная от расставания с родными, затем – толпы незнакомых детей и подростков, и, наконец, от себя самого, лишённого возможности передвигаться и усаженного впервые в жизни в настоящую инвалидную коляску, да ещё и в одних трусах! Вдобавок сидеть голыми ногами на дерматине сиденья было холодно и неприятно. Видимо, всё это красноречиво читалось на моём лице, и сестра (или кто она была) решила хоть как поспособствовать, «давай, - говорит, - я тебе штаны помогу надеть». «А ты вообще-то на такой коляске ездил сам когда-нибудь?» «Нет, меня только на маленькой всегда возили». «Ну ты даёшь, - удивилась, - к твоему возрасту все давно сами на больших катаются. Но ничего, научишься». М-да, думаю, век живи – век учись.
Хуже оказалось другое – наша попытка натянуть штаны через гипсы оказалась безрезультатной (попробуйте это сделать, например, через надетые на ноги ботинки). Надо было срочно придумывать что-нибудь взамен, и не нашлось ничего лучше половины старого шерстяного одеяла, как сейчас помню – тёмно-красного в крупную зелёную клетку, которым меня второпях прикрыли и медсестра наконец отвезла к месту сбора отряда. Там нам представили вожатых-воспитателей, провели какой-то инструктаж и отправили всех в «отряд» – так назывался длинный деревянный барак, разделённый перегородками на три неравные части: для мальчиков, для девочек и для вожатых. На коляске, как выяснилось, я был не один, так что поначалу помогли, и дальше постепенно надо было начинать приспосабливаться к «новой жизни».
В общем, наверно, рассказываю я про это всё чрезмерно подробно, просто одно дело – формулировать мысли и излагать их, и совсем другое – описывать живые впечатления от конкретных событий. Короче говоря, приехавшие через неделю мои родственники, придя в небольшой шок от всего увиденного, не выразили ни малейших возражений против настойчивых просьб по аналогии с небезызвестным Ванькой Жуковым: «Милый дедушка, забери меня отсюда». Да и директор лагеря особо не удивлялся полученному от них соответствующему заявлению, приобщив его к уже достаточно толстой пачке аналогичных. И мы на нашей «Волге» отбыли благополучно домой.

Сейчас, может быть, я и не повёл бы себя столь «малодушно» (если вдумчиво проанализировать, обходились подобного рода поездки в те времена буквально в копейки – при том что мы были на всём готовом, а родственникам, на самом деле, тоже ведь хотелось немного от нас, подростков, отдохнуть). Но к впечатлениям человека домашнего надо отнестись снисходительно. Ну а кроме того, ведь плюс к тем «лечебным» назначениям, которые я получил непосредственно по прибытии, больше (в первую, по крайней мере, неделю) не производилось никаких обследований и процедур, за которыми, собственно, туда и ехали (как объяснял потом директор лагеря – из-за каких нестыковок с документацией и согласованиями в районе; осуществить всё необходимое заблаговременно что-то, видимо, помешало). А так как контингент прибывших на смену был специфический, то и никаких развлекательных мероприятий также не проводилось, и в результате мы целыми днями были предоставлены сами себе. Мои мучения, связанные с ежедневными хотя бы гигиеническими процедурами, можно себе представить. Тем более что техническая приспособленность всей инфраструктуры лагеря была весьма относительная. Но зато хоть научился самостоятельно кататься на коляске, и то плюс
Единственным общественным мероприятием были, как ни странно, ежедневные линейки (современные школьники могут и не знать иного, кроме чертёжной принадлежности, значения этого слова; это, в принципе, ничем не отличается от армейского построения на плацу). На них требовалось присутствовать обязательно в парадной пионерской форме (белая рубашка, синие брюки, красный галстук). Форма была не у всех – кто же предупреждал? Однако в закромах лагерного завхоза было несколько комплектов, разумеется, б/у, и непредусмотрительных заставили их получить и напяливать на себя. Самое, как теперь говорят, прикольное было в том, что синие школьные форменные брюки для мальчиков были только или слишком большие, или слишком маленькие, нужных размеров не было (вполне естественно, кто же в этом возрасте бережёт тряпки, тем более казённые). И пацанам приходилось натягивать под шорты выданные со склада белые девчачьи колготки – с голыми ногами на парадном мероприятии нельзя Слава богу, меня это благополучно миновало – от колясочников требовались только белая рубашка и галстук, а и то и другое у меня, к счастью, было.
Всё остальное время делать было абсолютно нечего; впрочем, многих это, как я заметил, совсем не напрягало – они были к ничегонеделанью привычными. Одним из способов убить время у нас с ещё одним пацаном было торчание на берегу Волги рядом с грибком, под которым дежурил спасатель с мегафоном. В функции спасателя входило не подпускать кого-бы то ни было из лагеря к береговой линии. Иногда он позволял и нам гаркнуть на кого-нибудь из его “матюгальника”. Кроме того, этот грибок оказывался вне поля зрения воспитателей, и удавалось просто иной раз поваляться на травке, глядя на проходящие мимо по реке теплоходы, движение которых в те годы было достаточно интенсивным. Это получалось, конечно, здорово, поскольку сидеть весь день в коляске, совершенно неподвижно, когда к тому же до тебя никому по сути нет дела, было самым удручающим. Вариантов же изменить положение, не вызвав гнева воспитателей (вожатых), не было, а этого мы со своим воспитанием весьма побаивались. Они же, чтобы в свою очередь не получить нареканий от персонала медицинского, всячески перестраховывались, и сразу же после подъёма, не давая ещё одеться и очухаться, запелёнывали нас, или даже не знаю как назвать это, чуть ли не до подмышек в те самые куски одеял, после чего усаживали в коляски. Ногами было уже практически не пошевелить. Но зарядку для рук и плечевого пояса всё равно делали на общих основаниях.
Что ещё сказать? Кормили нас достаточно однообразно, но сытно. Да никто, в общем-то, на разносолы и не рассчитывал. Самое интересное, что из соображений травмобезопасности, видимо, никаких столовых принадлежностей, кроме внушительных размеров алюминиевых ложек, нам не полагалось, и, поскольку в гранёный стакан с компотом они физически не пролезали, компот приходилось есть руками. Многих это абсолютно не удивляло, казалось вполне нормальным…
Единственное, о чём жалею – после однодневного дежурства нашего отряда по лагерю, где мне был доверен “блатной” пост в радиорубке, через вожатого было предложено занять эту должность на постоянно (ну, до конца смены). Это было интересно. Но, зная, как мне будут завидовать мои же новые товарищи, я – по своему воспитанию – скромно “ушёл в сторону”. И, наверно, это было в какой-то степени правильно.

Так что впечатлений за тот короткий период мне хватило на много лет вперёд. Вспоминаю его с лёгким чувством ностальгии…

А с другой стороны, жизнь без впечатлений была бы скучна и неинтересна…