Олимпиада для меня началась в сентябре 1979 года.

Тогда я учился на 3 курсе факультета ДМ в МАДИ. С началом учебного года нам объявили, что в связи с олимпиадой, мы будем учиться вечером, а днем работать на строительстве олимпийских объектов. Вот это была новость, вот это был удар. Хотя, впоследствии, оказалось, что это был удар, не по нам, а по обучению и преподавателям, ведь они также должны были вести занятия по вечерам
.
Итак, нас отправили ремонтировать общежития в студгородке у метро Сокол, построенные аж в 1929 году и находящиеся в ужасающем состоянии. Тогда еще ничего не предвещало войну и провал олимпиады, а ожидалось большое количество туристов, поэтому всюду строили какие-то кафе и восстанавливали любые общаги.

На лекции по вечерам мы, естественно, не ходили. Преподаватели тоже были обижены на власть, что она своими выкрутасами срывает, и учебный процесс, и привычный их график работы, поэтому они подобно нам манкировали занятиями. Те, кто пытались ходить после работы на вечерние занятия, рассказывали, что занятия длятся минут двадцать и заканчиваются словами - вы и так устали, идите домой отдыхать. А порою и вовсе - преподаватель не является и все студенты разбегаются.

Короче - когда началась сессия, никто ничего не спрашивал. Можно было нести любую галиматью, после чего препод открывал твою зачетку, смотрел предыдущую оценку и ставил точно такую же. Главное - делать вид, что ты отвечаешь, те глупцы, кто начинал мычать и не мог выговорить ни слова получал заслуженный неуд.

Во время сессии СССР развязал афганскую войну. Это было неприятно, поскольку мы шли в институт, дабы откосить от армии, а тут война! Видимо стало ясно, что олимпиада провалится, поскольку с нас перестали требовать работу, прекратили подвозить материалы. Мы играли днями напролет в карты, перезнакомились со всеми девицами из соседних корпусов общежития и через некоторое время нас перебросили с сокола на кочновский, где возводилось новое общежитие МАДИ, в котором, было предусмотрено биде в образе гибкого душа в сортире. Это было потрясающе для СССР, потому что даже в хороших гостиницах в то время такого увидеть было нельзя. В цокольном этаже был такой бардак, кучи песка, всякого мусора, что мы покопались там лопатами дня три и нас, вообще, оттуда выгнали. Мы, и не учились, и не работали, а сессию и всякие проекты с зачетами проезжали словами - мы трудились на олимпийских объектах! Помню один преподаватель дошел до того, что просто спрашивал - какую оценку вы должны были получить?

Приближение олимпиады чувствовалось - появилась, невиданная доселе, пепси-кола, продаваемая в особых палатках, за которой выстраивались очереди. И, под это, наш сокурсник Мишка, будущий герой Израиля, проведший четверть века на высотах Голана, устроился на лето туда работать, имея неплохой навар. Мотоцикл сразу купил, потом "Волгу". Появились импортные сигареты - знаменитые Marlboro, но их продавали только на олимпийских объектах, сделав их предметом спекуляции.

Ближе к лету стало ясно, что олимпиада провалилась и многие объекты, с особенности уличные кафе, остались недостроенными и потом много еще лет напоминали нам о войне и мире.

Но на этом наше участие в олимпиаде не закончилось. Летом из Москвы выгнали очень много лимитчиков, а Москву закрыли как ЗАТО, организовав проверку документов на платформах электричек и автодорогах. Сейчас уже не помню на какой срок, может на два месяца, может на один. Замкадыши остались без колбасных поездов! Этим воспользовался я, со своей московской пропиской, и, имея знакомых в городе Калинине, лихо стал возить туда московские продукты имея небольшой доход.

Лимитчиков сократили, но заводы остались. План надо было выполнять. Освободившиеся рабочие места заняли мы, студенты, в большинстве своем не имеющие никакого опыта в физическом труде. Нас направили на завод ЗиЛ, который тогда носил кличку Завод измученных Лимитчиков, если не ошибаюсь, во второй механосборочный цех. Завод бы темный внутри, полы измазаны маслом и СОЖем, ходить приходилось осторожно, особенно по металлическим лестницам. Многие жаловались на жару и духоту, но я, честно, ни того, ни другого не заметил. Было шумно, да, особенно на сборочном конвейере, где рабочие завязывали себе головы полотенцами, чтобы не оглохнуть. Никаких наушников в помине не было, в качестве обтирочной ветоши нам давали старые порванные рубашки, выдаваемые кадровым рабочим. Нам рабочей одежды не дали, пришлось принести свои обноски.

Оборудование представляло собой сборную солянку от советских станков 30х годов, на которых мне пришлось работать, до Ford и Grob среди которых были даже полуавтоматы. Но все это было настолько разнородно, что целой линии не получалось и от одного станка к другому детали приходилось возить или таскать руками.

Начальство пришло в ужас от таких рабочих, как мы. Белоручек, вроде покойного Миши Альшица, поставили на полуавтоматы, ну, а мне, знающему в какую сторону закручиваются и откручиваются гайки, сумевшему в 13 лет обить дверь дерматином, достался рукопашный шлифовальный станок 1938 года выпуска.

Не знаю, как остальные, а работал я весело. Станки стояли спарено лицом к лицу и моим напарником, к счастью, оказалась женщина родом из Воронежа, правда постарше меня на пять лет, отягощенная мужем-пьяницей и ребенком. Она жила в общаге ЗиЛа на бакинской улице. Я неоднократно провожал ее туда и потом мы больше года встречались, пока она, разведясь с мужем, не потеряла лимит и не была вынуждена уехать в свой Воронеж.

Работали мы, без скидок на неопытность, должны были выполнять план, наряду с кадровыми рабочими, никаких послаблений нам не делали, мы познали познали, и вечернюю, и ночные смены. Вечерняя, конечно, была не так ужасна, как ночная, но в то время, магазины заканчивали работать очень рано, поэтому выйдя с завода даже в одиннадцать часов вечера, поесть было негде. Приходилось брать с собой на работу сидорок с хлебом. Конечно, особенно, поначалу, брака мы наделали ой-ой-ой, короче внесли свой неоценимый вклад в развал СССР.

Несмотря на занятость, я, каким-то образом, выбрался посмотреть встречу олимпийского огня на Кутузовском проспекте. Помню была небольшая толпа народа вдоль проспекта, живой цепью стояли милиционеры, но как-то это все было скучно, сухо и пресно. Появился спортсмен с факелом, передал другому и все... Тот убежал в направлении гостиницы Украина и стал не виден. Не было ощущения праздника. Все очень шаблонно и механически, что аплодисменты, что махание флажками. Зато хорошо насмешил меня маленький мальчик, стоящий неподалеку с воздушным шариком, который он беспрестанно мял. Мял, пока тот не лопнул. От этого хлопка, стоящий поблизости, юный милиционер так вздрогнул, что прям подпрыгнул и я, откровенно громко, захохотал.

Ну, а поставил точку во всех этих олимпийских страстях, начальник цеха, который подошел к нам и сказал - ребята, Высоцкий умер! Вот это был для нас настоящий удар - смерть кумира, как минимум двух поколений.

А так - спортом я никогда не интересовался. Одно дело - погонять мяч, побегать, попрыгать самому, но смотреть, как это делают другие, у меня не вызывало интереса. Поэтому, даже финал олимпиады с полетом медведя, я увидел только лет через двадцать пять.

Мне не исполнилось еще и шестидесяти лет, когда умер мой давнишний приятель, Герка, с которым мы были знакомы аж с 9 класса. Как обычно, покуда мы были юны и молоды, виделись часто, тем более, что учились в одном институте, а потом, в зрелости, обзаведясь семьями,
встречались все реже и реже. То раз в год, а то и раз в три года.

И стоило только мне с ним договориться о встрече - мы долго выбирали удобное для обоих свободное время, (вот уж взаправду - хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах), как через неделю позвонила его дочь и сообщила, что папа умер. Ему повезло, он умер не болея, просто сел и умер.

Поэтому вместо встречи с другом я попал на его поминки, а подобные мероприятия я крепко недолюбливаю, поскольку на них, зачастую, собирается такая-всякая седьмая вода на киселе, почти не знавшая усопшего. Начинаются традицонные бессмысленно-бездушные речи, настолько избитые, что поневоле хочется избить говорящего. Короче мне это претит.

Поэтому я аккуратно откланялся и ретировался.

Прошло еще несколько дней и мне снова позвонила дочь Геры. Ее вопрос
- Вы знаете, кто такая Мальвина? - меня озадачил.
- Нет, без запинки ответил я,- не знаю.
- А они переписывались более 30 лет - как-то ядовито ответила она.
- Кто? - удивился я, не врубаясь в тему.
- Папа с Мальвиной - услышал я в ответ.
- Что? - с неподдельным удивлением буквально выкрикнул я. - Герка!? Да не может...
- Может, может - прервала меня собеседница - я почитала, там такая любовь, такие признания и такие откровения! Бедная мама!

И тут я вспоминаю, что, окончив институт, мы завалились в Крым втроем, в поиске курортных развлечений, от которых один из нас подхватил триппер, когда мы еще не доехали до моря и сделали привал на пару-тройку дней, растянувшийся на более недели, около какого-то поселка. На вопросы "где словил?" он отнекивался руками, как ветряная мельница и стонал от боли. Поэтому нам пришлось срочно возвращаться в Москву, поскольку на переферии необходимые антибиотики достать было нельзя. А у моей, типа невесты, мать работала фармацевтом и этот вопрос решился бы в минуту. Так вот, вспомнилось мне и то, что Гера как-то вскользь упоминал о какой-то женщине, оттуда, с юга. Имени он не называл, кто такая не говорил, но по контексту я понял, что она, и постарше, и замужем, и с детьми. Но, поскольку он больше никогда о ней не заикался, то я начисто забыл об этом.

- Как хорошо, что мама не присутствовала при вскрытии папиного сейфа. Кстати, ключа мы так и не нашли. У вас его не было? - услышал я в трубке.
- Нет... Откуда... - протянул слова я - мы и виделись-то раз в пятилетку...
- Если бы мама увидела эти письма, у нас бы были вторые похороны - продолжила она. Там были и фото! Они оказывается систематически встречались в разных городах. Я помню, папа ездел в какие-то командировки по стране, несколько раз летал в Ереван, к своим каким-то дальним родственникам, всегда привозил подарки мне и маме...
- Слушай, Ленка, а зачем ты мне все это выкладываешь? Я же не исповедник.
- Я обзваниваю всех его друзей - мне интересно, этот подлец был таким скрытным только с нами, а перед своими лружками бахвалился своими бабскими похождениями, или он был со всеми скрытен.
- Подлец?! - скорее возмутился, чем удивился я - Несколько дней назад вы пели ему дифирамбы, лили слёзы, восхваляли какой он был муж, отец и дед. А тут - сразу подлец и за что - за то, что он просто любил, любил беззаветно, любил безнадежно, понимая, что их судьбы никак не могли соединиться, любил настолько тихо и скромно, что ничем не обидел свою семью, да и ту семью тоже не затронул. И вся его вина состоит лишь в том, что, может быть даже чувствуя приближение конца, он не смог расстаться со своей любовью, не смог уничтожить историю своей жизни.

И тут меня осенило.

- Лена, а на письмах стоят даты?
- Да, конечно, они обманули всех. Никаких смс, никаких вацапов, а абонентский ящик на почте. Ну отец, гад, и хитер был. Столько лет маме голову пудрил. Поначалу я даже не поверила, но читала, читала, читала и становилась все злее и злее...
- А когда ему пришло последнее письмо?
- Почти полгода назад, ну помню точно - можеьт месяцев восемь. А к чему это?
- Да, нет, так просто спросил. Сопоставляю, когда он звонил мне. Может что-нибудь вспомню...
- Нечего вспоминать - отрезала Ленка - в тихом омуте всегда черти водятся. Вы были последним, кому я звонила и никто не знал, ни про его измену, ни где ключ от сейфа. Учитывая его скрытность, есть еще кто-то, кому он доверял и про которого никто не знал.
- Думаешь он мог еще чего-то таить.
- Хотела бы узнать во сколько нашей семье обошлось содержание этой шлюхи. Деньги, конечно, не вернуть, но хотя бы понять уровень подлости этого человека.
- Этого человека? - спросил я ядовито - а еще недавно он был твоим отцом.
- Вот именно был! - ответила она и по-английски закончила беседу.

А я погрузился в раздумья. Вспомнил и 1982 год, когда мы были молоды и амбициозны, и пили кофе чашками, чтобы крепче спать. Вспомнил и о том, что тридцать с лишним лет Герка любил и скрывал эту любовь от всех, даже, похоже, и от самого себя. Бедолага. Ни словом, ни намеком не проговорился, ни трезвый, ни пьяный. Кремень! А с виду такой рыхлый, толстый, улыбчивый... Глуповатый, я бы сказал.
Последнее письмо он получил полгода назад. Почему? Вспомнилось католическое - и пока смерть не разлучит вас. Да, ясно - она была постарше и умерла первой. Он ждал-ждал письма, да так и не дождался, и все понял. Спустился в гараж, сел и расхотел жить. Сердце остановилось.
Они жили долго и несчастливо и умерли в один день...
Нет, нет, а почему несчастливо? Это великое счастье - пронести любоаь и привязанность друг к другу до самой могилы и умереть не от каких-то болезней, а от отсутствия любимого человека. Ты - жизнь моя, ты - судьба моя...

Я восхитился узнанным, восхитился своим покойным другом, но тут вспомнил и о себе...

У меня нет сейфа. Мои письма валяются в дальнем углу, запрятанные среди инструмента. Никто, кроме меня туда не полезет! Стоп! Но я же умру! А если я не окажусь долгожителем? Ну жена, допустим, даже читать их не станет, она, вобщем-то знает или подразумевает о их существовании, короче выбросит на помойку. А там - уедут ли на свалку или достанутся кому-то. Вероятность мала, но все же. А, если нас обоих снесет безмозглый дурнобойщик? Кто запустит свои лапы в мои письма? Никого родных нет. Даже тот, кого прочат мне в сыновья, видеть и слышать меня не желает. А названный внук, вообще - в другом полушарии. Значит это точно будет случайный человек!

Я представил, как кто-то, сально улыбаясь, читает милую болтовню двух молодых влюбленных, разделенных тысячью километров. И комментирует, и делает замечания. - А вот, дураки! - Лучше бы они... - Ой, смех! Завтра принесу ребятам почитать, пусть поуссываются...

Да, как-то незаметно, я подошел к той черте, когда вероятность того, что человек внезапно смертен, резко возрастает. И пора, как говорили древние, memento mori.

Я взял пачку писем в руку - а как их мало, зато как много в них чувств и воспоминаний. Как много в них тепла и былого счастья. А разве былого? А разве я до сих пор не рад этому отрезку своей жизни? Разве он не согревает мою душу, разве не улыбаюсь я порой, вспомнив...




Я взял пачку писем в руку - три года жизни - а как их мало, зато как много в них чувств и воспоминаний. Как много в них тепла и былого счастья. А разве былого? А разве я до сих пор не рад этому отрезку своей жизни? Разве он не согревает мою душу, разве не улыбаюсь я порой, вспомнив...

И вот я в соседнем парке, который начинается прямо за моими окнами. Пробираюсь на велосипеде в его глушь, туда, где бездомные жгут провода и прочие электроприборы, выплавляя цветмет. Эти места очень просто отыскать по запаху. Ну вот и оно. Черное, огромное, вонючее пятно, вокруг которого, как дохлые змеи валяются куски обгоревшей изоляции. Зрелище, мягко говоря, пренеприятнейшее. Крематорий любви - проносится в голове. Становится еще гаже, чем было до этого. Начинаю торопится, хочется поскорее все сделать и свалить отсюда куда-нибудь подальше. В Зубцов, например, дабы стереть все воспоминания и об этом месте, и о том, что я сейчас делаю.

Просушенная десятилетиями бумага вспыхивает очень хорошо, тем паче, что ее я облил жидкостью для розжига костра. Я тупо смотрю на происходящее... И думаю - а ведь ни разу не открывал, ни разу ни прочел. Духа не хватило. А почему - потому, что сам все это уничтожил собственной трусостью, собственной глупостью, невыдержанностью, безрассудством. И чего я плачусь над сгоревшими письмами - они же сгорели тогда, когда я повернулся и ушел! Нет! Не ушел! Удрал! Подло удрал... Трус. Как был, так и остался трусом. Тогда надо было страдать и думать, а не через тридцать с лишним лет размазывать слюни. И с этой мыслью я начал яростно топтать сгоревшую бумагу так, чтобы никто никогда не разглядел на пепле ни буковки.

Убедившись, что пепел растоптан, я повернулся и пошел, как положено в таких случаях, не оглядываясь, волоча рядом с собою велосипед. Подумалось, скоро и я вот так сгорю в крематории и обращусь в прах. И со мною вместе исчезнут все мои боли и страдания, мечты и желания, рассыпется, как эта бумага, вся моя память, все, что составляло мое я... Тьфу! От этих мыслей захотелось блевануть, так закрутило меня где-то там внутри в середке. Но, вместе с этим, на спасение, неожидано, пришли на ум слова, сказанные когда-то Викулькой - "замки должны быть в голове". Она, как женщина незамужняя, очень раздражалась, видя свадебные замочки на мостах, над текучей водой. И тут я понял - что я сжег? Бумагу, едреныть! Бумагу! И ничего более. Я, естественно, не помню дословно содержание этих писем, но я помню чувства, ощущения, настроения, помню, как я ждал эти письма, как был счастлив получая их, с какой радостью бежал на почту, отправляя очередное письмо. Не прав был Булгаков - рукописи горят! Не горит наша память.

Ничего не погибло! Все осталось при нас. За нее не ручаюсь - может быть только при мне.

И на душе стало легко и спокойно...

А через два года она сама позвонила мне, впервые за 34 года...

Как женился он

Они были уже не юными, хотя по-прежнему молодыми.
Однажды, случайно встретившись, и обменявшись ничего не значащими фразами, они глянули друг другу в глаза и поняли, что это судьба...
Но, поскольку были молоды, и, как большинство молодых людей, застенчивы, то никак не могли решиться сказать друг другу об этом. А время шло. Пришла весна, которая, по уверению поэтов и даже прозаиков, считается порою любви, но любви у них все еще не было. Были встречи, разговоры, хихи-ахи, но не более.
Надо было как-то решать эту проблему. И, как это положено в подобных затруднительных ситуациях, бразды правления взяла на себя женщина. Она решила собрать вечеринку и пригласить его, но не самолично, а через свою старшую подругу - даму яркую, эффектную, которая за словом в карман не полезет. Самолично она не решилась.
Короче - много смеялись, пели, болтали, много выпили и засиделись за полночь.

Пробило двенадцать и ребята-девчата, тихо, поодиночке, как-то аккуратно и незаметно, разошлись, дабы оставить их наедине.
Очутившись в подобной, весьма пикантной, ситуации, он резко пожалел, что много выпил. Голова клонилась, конечно не только от выпивки, но и от усталости. Хотелось спать и ничего больше. Тогда он, погасив свет, поднял ее на руки и положил на узкую солдатскую кровать (иных в общежитии не было). Несмотря на свое состояние, ему удалось заметить, что вторая кровать (а комната была рассчитана на двоих) куда-то исчезла. Потом лег сам, скорее свалился, прямо в одежде, и, чтобы не сверзится с узкой кровати, крепко обнял ее. Их лица соприкоснулись, дыхания слились и последняя его мысль, перед тем, как провалится в глубокий сон, была - Неужели от меня также воняет...

Она проснулась, как положено женщинам, позже. Он уже встал, помятый и разбитый, и теперь пытался при помощи кипятильника приготовить кофе. Она приподнялась и села на край кровати, по-детски болтая ногами, На ее лице блуждала какая-то глуповатая улыбка, сочетающая в себе, и насмешку, и удивление, хотя и некоторую долю радости тоже.

Собравшись с духом, она нарушила тишину, кокетливо произнеся - А я боялась, что ты ко мне приставать будешь... и, все-таки испугавшись своей смелости, резко замолчала. Он же, наконец справившись с кипятильником, и едва не обжегшись кипящей водой, бесцветным голосом, да еще как-то промежду прочим, ответил - К женам не пристают!

Она вспыхнула и даже вскочила на ноги, громким голосом, почти что крикнула - К каким женам?! К чьим женам!? В этой фразе слилось все - и удивление, и возмущение, и непонимание. Ее, и без того крупные глаза, округлились и стали еще больше. Она не понимала происходящего и ей стало как-то неуютно в одной комнате с ним. Он не протрезвился, вообще не здесь - подумала она. А он, положив кипятильник во второй стакан, таким же спокойным бесцветным голосом добавил - К своим... Чего он несет? - нет , точно, не протрезвел, крыша едет! Господи...

Он не стал мучать ее длинной паузой и продолжил - А кто же ты теперь, как не моя жена, раз мы провели целую ночь вместе в одной постели, да еще в таких тесных объятьях. - У нее перехватило дыхание, она стушевалась от такой простоты, не зная, ни чего говорить, ни чего делать. А он, молча, обнял ее за плечи и подвел к столу, где дымились стаканы с кофе. Усадив ее, еще не пришедшую в себя, добавил - Я не люблю пьяный секс, запомни на всю нашу долгую супружескую жизнь. Так что это переносим на сегодняшний вечер, а пока - пей кофе - на занятия скоро...

PS
Много лет спустя Она, вспоминая об этом, сказала - Я была готова к любой ситуции, к любому объяснению, но чтобы так! Я даже представить не могла!

Сейчас все подводят итоги года, а мне что-то вообще нечего не хочется писать. Такое разбитое состояние.

Чудесный праздник настаёт,
Наш долгожданный Новый год!
И мне так радостно, друзья!
Приходит в гости к нам змея.

К тому же, я хочу сказать,
Что в год змеи я родилась.
И, получается, мой год
К нам скоро на порог войдёт.

Змея не только зелена,
И деревянная она.
Как ёлка: цвет, материал...
В семье пусть будет капитал,

Ведь деньги зеленью зовут.
Пусть стороной не обойдут,
Без них никак. Достатка всем
И жизни лёгкой, без проблем!

Ещё хочу всем пожелать
Любви, добра, не унывать,
Здоровья, счастья и всех благ.
Да будет мир! Да будет так!

16.12.2024

А я кричу, срывая глотку,
Ведь нету больше сил терпеть.
Я так устала прятать чувства,
Что не могу давно стереть.

А горло мне так жжёт от боли,
Ведь связки порваны уже.
Но не могу остановиться,
Ведь что-то треснуло во мне.

И слёзы льются непрерывно,
Но не могу я их сдержать,
Ведь слишком долго всё скрывала,
И так старалась их унять.

Но, правда, больше нету силы
Хранить в себе всю эту боль.
Спектакль прошёл, все маски сняты -
И я могу закончить роль...
stacy_world

Самое страшное – это не «снова не получается». Самое страшное – это «я больше не хочу пробовать».
Роберт Орбен

Смешанные чувства,
Радость и печаль.
То - эмоций буйство,
Времени деталь.

Ночь сменяет утро,
Тонет в свете мгла.
Всюду вроде хмуро,
Но невидно зла.

Холодно, иль жарко,
Образов букет.
Сверху очень ярко,
А в средине нет.

Худо, али благо,
Чувства на показ.
Нет размера шага,
Разный всякий раз.

Крайность это выбор,
Пламя или лёд.
Пылью станут глыбы,
Свой всему черёд.

Масса ощущений,
Но невидно суть.
В ворохе решений,
Правильности чуть.

Смешанные чувства,
Счастье и беда.
То - эмоций буйство,
Жизни всей года.
Автор: Николай Гольбрайх

Зима. Но снега ещё мало.
Местами даже и трава...
Ну, ничего, пока начало,
Она вступает лишь в права.

Все впереди ещё морозы.
Пока термометр на нуле.
У многих уже снова грёзы
О запорошенной земле,

О новом годе и о счастье,
Его все очень-очень ждём!..
Ты проходи скорей, ненастье
И монотонный снег с дождём!

4.12.2024