Евгений Яковлевич Весник.
Веселые и грустные воспоминания.
— Конечно, были смешные случаи. Первую медаль я получил за взятие "языка". Я взял со сбитого
самолета офицера и привел его в штаб. А вторая медаль связана с юмором. У меня плохо
с желудком стало, и я попросил командира бригады остановиться, чтобы мне в кусты пойти.
А у нас были очень плохие карты. Вот у немцев был Верхний Хорст и Нижний Хорст. А у нас просто написано:
"Хорст". Где там немцы? И мы попали почти в расположение немцев. Выбрались оттуда, и мне стало,
может быть, на нервной почве, плохо. Он говорит: "Иди, только быстрее". Я, извините, пошел в кусты,
все справил почти что. Вдруг вижу, в глубокой лощине, по тропе, идут немцы.
Причем, впереди вооруженный немец, а за ним цепочка, без ремней. И я сразу понял, что это гауптвахта,
что эта тропинка скрывается за поворотом, где они все скрываются. И надо же было так,
что одному захотелось по маленькому. Один немец остановился, и стал выполнять свои
физиологические потребности. А я уже почти застегнул штаны, которые держал левой рукой,
а правой держал парабеллум. Я свистнул. Он, продолжая делать свои дела, обернулся и увидел меня.
Я тогда отпустил штаны, они чуть сползли, и левой рукой я показал, ничего громко говорить не стал,
а пистолет держу. Он поднял руки и пошел на меня. И я его так довел. Оказалось, что этот "язык"
нам дал очень интересные, толковые данные. Во-первых, что неправильная карта наша. Уже за одно
это мне надо давать медаль. У летчиков были точные карты, а у нас… В результате, генералы
и наш командир бригады, Синицын Александр Федорович, решили наградить меня медалью "За отвагу".
Я очень грожусь этим.
— Были еще смешные случаи, которые никогда не рассказывают. Ведь болтуны, который нацепили себе
медали разные (народ же не понимает ничего), которые и по возрасту не подходят, они же никогда
не будут говорить о трусости, об испуге, они же говорят только о героизме. А те, кто был на "передке",
никогда не говорят о героизме, а говорят о ранении, о полученном письме от любимой женщины или
о героизме другого. Так вот я вам расскажу про страх, который я испытал. Перед тем, как идти вперед,
мы обстреливали определенные по карте зоны. И каждый знал свои воронки. И когда шли войска вперед,
выделяли офицеров, которые проверяли коэффициент полезного попадания. Мы пошли с одним капитаном, а я еще был лейтенантиком. Это было в Финляндии. Я — что мне положено, обошел, — а он куда-то отошел. Я подумал,
что что-то я давно не стрелял. Лежит банка из-под галет финских. Я думаю: постреляю. У меня был наган.
Сколько патронов в нагане — я их все выстрелил, хотел, было, перезарядить, и вдруг за банкой вылезает
рыжий финн, подняв руку. А я стою от него в семи метрах. Вы когда-нибудь входили в холодную воду?
Вот примерно такое чувство. Я онемел от неожиданности. И потом я увидел, что идет капитан.
Он увидел меня, говорит: "Жень, что с тобой?" Я не могу сказать. Он посмотрел, куда я смотрю,
обернулся, а там финн вот так стоит. Что с ним сделали, вы должны понять, потому что был приказ
финнов в плен не брать. Они могли вам перегрызть глотку, они могли животом прыгнуть на рубленый пенек,
чтобы распороть себе живот. Фанатики! Вот такие вещи. А в то же время я испытывал радость, увлекался нашей телеграфисткой. Ее убили, к сожалению. Я наблюдал, как влюблялись по-настоящему, командир полка
с девицей-телеграфисткой, как ей оторвало ногу, как он не бросил ее, Любанечка ее звали, отправил ее домой,
а когда кончилась война, он женился на ней, она родила ему двоих сыновей.
Повидал я все.